6. ПРОТИВОКОЗЕЛОК
— Вот-вот. Нас проверяют на прочность. Потому что зачать — ума не надо, родить — сложнее. Ещё сложнее — воспитать, сиречь, довести до ума.
— Ну, об успешном воспитании мне пока говорить рано, — Яр тепло улыбнулся. — Марфа ещё совсем маленькая. Её ещё воспитывать и воспитывать.
— Воспитаете, никуда не денетесь! — я подлил себе кофе. — Когда любишь, это легко. А с любым творчеством получается тот же самый алгоритм. По сути, воспитание и шлифовка любого художественного произведения, будь то картина, статуя, книга или музыка, это одно и то же.
— То есть, сейчас самый долгий и нудный этап, — констатировал Яр.
— Я бы не стал называть его нудным. Он увлекателен, но по-своему. Это действительно напоминает работу художника или скульптора. Что-то сгладить, что-то, наоборот, сделать более выпуклым, контрастным. И сделать это так, чтобы не исказить основную мысль. Это сродни какому-нибудь квесту. Уровень за уровнем ты поднимаешься всё выше, становишься всё сильнее и сильнее. Больше понимаешь, глубже видишь, проясняешь для себя ранее скрытые взаимосвязи.
— Своего рода, оркестровка, — согласно кивнул Ярик.
— Именно. Поэтому я и сказал, что тебе это хорошо знакомо.
— И что теперь?
— Теперь — обёртка. Точнее, обложка.
— Уже есть идеи?
— Есть. Ещё кофе? — я встал из-за стола.
— Да. Давно не пил кофе, — Яр улыбнулся.
— Идея такова: сделать реплику конверта "Abbey Road" в наших, российских декорациях, но добавить туда, так сказать, элементы, — сказал я, наполняя его чашку.
— Что за элементы? — заинтересовался мой друг.
— Скажем, один несёт в руках конверт "Сержанта", другой — "Револьвер", третий — гитару.
— А четвёртый?
— Пока не знаю, — вздохнул я. — Буду думать. Но сейчас я хочу тебя кое о чем попросить.
— Всегда готов! — шутливо отсалютовал Яр чашкой.
— Четвёртым будешь?
— Обычно предлагают быть третьим, — засмеялся он.
— Нет, — я улыбнулся его шутке. — Мне нужен четвёртый. Хотя, если быть точным, ты будешь первым.
— В чём?
— В четвёрке парней, переходящих улицу.
— Предлагаете мне побыть Джоном Ленноном? А я успею отрастить волосы? — Яр широко улыбнулся.
— Не успеешь. Но это неважно, — я махнул рукой. — Съёмка через два дня. И вообще, ты мне нравишься в качестве Яра, а не Джона.
— Тогда с удовольствием соглашусь!
И мы пожали друг другу руки.
Глава 31
THE INNER LIGHT
"Without going out of my door
I can know all things on earth.
Without looking out on my window.
I could know the ways of heaven.
The farther one travels the less one knows, the less one knows.
Without going out of my door
You can know all things on earth.
Without looking out on my window
You could know the ways of heaven.
The farther one travels the less one knows, the less one knows.
Arrive without traveling,
See all without looking."
George Harrison[35]
56 - The Inner Light(31)
Шура летел над Пустыней. Пустыня совсем не изменилась. Та же жара, то же солнце, та же потрескавшаяся от зноя песчаная почва, та же Дверь и тот же Океан в дверном проёме. Пустыня не изменилась, но изменился сам Шура. Именно это и позволяло ему лететь. Впрочем, и находясь в небе, Шура ни на метр не мог приблизиться к Двери. Причём, он знал, что это ему не нужно, по крайней мере, сейчас.Полёт проходил нормально, Шура даже ощутил себя в какой-то степени Гагариным — так ему захотелось сказать "Поехали!" и, соответственно, махнуть рукой. Он вспомнил Михин рассказ про "я — Земля, я своих провожаю питомцев..." и улыбнулся. И сразу загрустил, загрустил сильно, чуть ли не до слёз, как грустят о чём-то родном, но потерянном навсегда. Планируя, Шура ощутил движение воздушных потоков и внезапно понял, что он может использовать это и подняться выше. Так он и поступил и ещё долго развлекался воздушным катанием, как развлекаются в море дети, внезапно осознавшие, что научились плавать. Он поднимался всё выше и выше, кружась и переворачиваясь, и постепенно Пустыню заполнила Музыка, та же Музыка, что звучала в Городе.
Шура летел на спине, глядя на едва проглядывающие сквозь знойное алое небо звёзды, и они казались ему детьми. Звёзды, будто живые подмигивали ему из-за облаков, и Шуре не хотелось думать о них как о холодных и далёких небесных телах. Он бы с удовольствием погладил их и согрел своим теплом, спрятав за пазуху, но руки были заняты — с помощью рук он держался здесь, на высоте. Оставалось лететь и слушать Музыку, одновременно создавая её.
Шуре было удивительно хорошо и спокойно, но спина затекла от долгого лежания. Он перевернулся, не снижаясь, посмотрел вниз и ахнул. С высоты Пустыня виделась ему как огромная Ушная Раковина, в центре которой находилась Дверь. Шурочка вспомнил ЛСД-шные откровения Михи и прошептал: "Auricula!". Опять накатило дивное ощущение всемогущества, всезнания и удивительной общности со всем миром. Времени здесь, в Пустыне, действительно не было, Шура чувствовал это всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, и это было прекрасно. Время было ненужным, бессмысленным и бесполезным барьером, отделяющим человека от Бога, сковывающим его по рукам и ногам своей заданностью и неизменностью.
"Челюсти аллигатора не могут двигаться иначе, чем вверх-вниз." — думал Шура. — "Вот так же и время-только вперёд и больше никак. Какая тупость!"
Эта мысль расстроила его и заставила ринуться вниз с той высоты, до которой он сумел добраться. Трудно сказать, хотел ли он пробиться к Двери с налёта, или просто выражал таким образом своё несогласие с устройством мира. Эффект был следующим — он очень скоро оказался стоящим на раскалённой земле, и добрый бархатный голос произнёс: "Уже совсем скоро".
Глава 32
MAGICAL MISTERY TOUR — IV
На этот раз Шура успел вовремя — он оказался в коридоре в тот самый момент, когда Сержант поднимал руку с револьвером на уровень глаз, чтобы прицелиться в дверь.— Смотри не промахнись, — посоветовал он, — а то мишень маловата!
— Смотри за собой и не мешай. — отозвался тот, совмещая мушку с цéликом. — А я за порядком смотреть буду!
Раздался выстрел, дверь задрожала и постепенно исчезла, как будто погасла. Сержант удовлетворенно кивнул, словно вынося самому себе благодарность за беспорочную службу и стойкое перенесение невзгод и тягостей, связанных с её несением. Потом обернулся к Шуре.
57 - Sgt. Pepper's Lonley Hearts Club Band (Reprise)(32)
— Ну? Летать не устал?— Устал не летать! — с вызовом ответил Шурочка. — Это что, у вас здесь всех так из полёта встречают?
— Как?
— По-хамски! Человек, понимаешь, бороздит просторы воздушного океана, укрощает ветер, братается с небесными потоками, беседует со звёздами, а ему — никакого почтения! Доколе?! Доколе, спрашиваю я вас, уважаемые, будем мы с вами учинять и, главное, терпеть сие непотребство?! — Шуру понесло. Он уже полностью погрузился в выбранный образ то ли Плевако, то ли Кони, и всё более и более набирал обороты.
Пеппер, однако, смотрел на него со спокойной терпимостью во взгляде, примерно так, как смотрят родители на заигравшихся своих несмышлёнышей. Он просто молча стоял и ждал. И это оказалось гораздо более действенным средством снижения аффекта, нежели споры, аргументы, логические построения и прочая словесная эквилибристика. Шура покипел ещё немного и затих.
— Ну вот! — констатировал Сержант. — Пар в гудок ушёл.
— Странные вы здесь! — не удержался от претензий Доктор. — Всё вам не так! На вопросы не отвечаете, от диспута уклоняетесь! Один порядок на уме!
— Ты о ком сейчас? — с добродушной улыбкой спросил Пеппер. Он уже протёр любимый револьвер носовым платком и спрятал его в кобуру.
— Обо всех! И о тебе, в частности.
— Я обо всех говорить не буду, не имею морального права, а о себе скажу. Прав ты, Шурочка, как есть прав. Порядок для меня — всё. И на вопросы я не отвечаю, тут всё верно. И от диспутов уклоняюсь, потому что не люблю я их. Меня от них пучит. Я, всё-таки, недоофицер, если ты помнишь. Моё дело — приказы выполнять. Но у меня для тебя есть радостная новость.
— Это какая же новость? — недоверчиво спросил Шурочка. Ну не верил он в радостные новости от Сержанта Пеппера! Поэтому, наплевав на дорогой костюм, уселся на полу по-турецки и начал набивать трубку.
— У тебя скоро День Рождения! — торжественно объявил Пеппер.
— Ну, забуровил! — хмыкнул Шура, прикуривая. — У меня день рождения в апреле, а сейчас февраль. А ты что, уже тортом с сухеньким запасся? Так рано ещё. Пропадёт тортик-то.
— Нет, тортика у меня нет. А день рождения у тебя скоро.
— Ну конечно! Только два месяца потерпеть осталось.
— Ты забыл, дорогой. Времени нет. Так что докуривай свою трубку и поднимайся. Пора.
С этими словами Сержант подошёл к одной из оставшихся дверей и засунул ствол револьвера в замочную скважину...
Глава 33
YOUR MOTHER SHOULD KNOW
Место было странным, похожим на некий футуристический город с домами из стекла и, соответственно, бетона, но с запахами, будто пришедшими откуда-то из детства. Пахло здесь свежей травой и куриным помётом, примешивались цветочные нотки и мамин запах, запах молока и мыла. Людей не было, только прошёл мимо Шуры какой-то мужчина, скорее, даже парень, искореженный ДЦП. Прошёл, стеснительно улыбаясь, кивая большой головой, и скрылся за углом.Шура приблизился к подъезду. Слева от двери висела дорогая латунная табличка с надписью "Women only". Дверь тоже была дорогая, массивная, и ступеньки к ней вели правильные, мраморные, с металлическими шариками для постилаемых в торжественные дни ковровых дорожек. Вспомнились первые кадры фильма "Завтрак у Тиффани", который Шура из любви к хрупкой Одри Хепбёрн просмотрел раз пятнадцать. Но несравненная Одри была сейчас далеко, поэтому не стоило тратить на неё время. "Которого нет", отметил про себя наш герой и потянул на себя тяжёлую дверь.
Против ожидания, за дверью респектабельности было гораздо меньше. А грязи больше. Ковровая дорожка на полу, правда, была, но что с того? Она просто терялась в пыли и паутине. Видно было, что люди, находящиеся здесь, внутри, гораздо выше мещанских предрассудков, и предпочитают не тратить своё драгоценное время на такую мелочь как порядок. Талантливые и самоценные, в общем, люди. Или просто неряхи.
58 - Your Mother Should Know(33)
Одна из таковых сидела за стойкой. Большая, полная, усатая консьержка, чем-то похожая на Большую Медведицу.— Куда прёшь? Читать не умеешь? Написано же-только для женщин! — заорала она, но, присмотревшись, сбавила тон. — Тебе можно. Ты — сын.
— Чей сын? — растерянно спросил не готовый к такому повороту Шура.
— Чей, чей... Кого надо, того и сын! — отчего-то смутилась консьержа и зашарила толстыми пальцами по грязному столу, словно в поисках какой-то очень маленькой, но очень нужной вещи. — Ходит... спрашивает... людей от работы отрывает...
— Да вы не волнуйтесь так! Просто скажите — и всё! — горячо заговорил Шура. — Я ведь не из пустого интереса, я по делу!
Спроси его кто в ту минуту, зачем ему это нужно, — эта толстая неопрятная баба, её глупые причитания, сыновство это непонятное, — не сказал бы в ответ ничего путного, но вот, поди ж ты, закусил удила! И казалось Шуре, что важнее этого ничего в его жизни нет и никогда не было, и зависит от этого ответа даже не жизнь его, а вообще всё! Весь мир, вся Вселенная, весь этот, чтоб ему провалиться, пространственно-временной континуум! Потому и продолжил он осаду этой жирной, закосневшей в своей ненужности, крепости, и бомбардировал, и обстреливал её словами, улыбками, сальными и невинными взглядами в сочетании с якобы несмелыми жестами. Короче, вытащил из запасников весь свой нерастраченный арсенал, и очаровывал, очаровывал...
И крепость пала! Робкая девичья улыбка промелькнула осенним солнышком на увядшем лице, сначала несмело, потом более уверенно, и наконец расцвела пышными мальвами, по-хозяйски роскошно утвердившись на внезапно помолодевшем лице.
— Да я-то что? Мне сказали молчать, я и молчу... Моё дело маленькое. А я-то, что ж я, такому парню отказала бы? Да я и сейчас могу, хоть и срамно мне...
— Стоп, стоп! — заволновался Шурочка, сообразив, что перестарался с эротической составляющей своей массированной атаки. — Ты мне, красавица, скажи только одно — чей сын?
— Откуда ж я знаю? Мне Морфей Морфеич сказали — мужиков, мол, не пускать, только вот если придёт такой молодой, красивый, с руками гинеколога, ему, мол, можно. Он, мол, имеет право. Сын, мол. А чей сын, — я и не спросила. Оно мне ни к чему. Сказано — мужиков не пускать, я и не пускаю. А они и не ходят. Как вымерли все. А сказано — тебя пропустить, так я с удовольствием...
— А с чего ты взяла, что я-тот самый, которого нужно пропустить? Как ты меня узнала-то?
— Так по рукам же! — воскликнула консьержка, как будто удивляясь тому, что приходится объяснять такие простые, очевидные вещи. — Что же я, гинеколога по рукам не узнаю? Или я не женщина? Я милого узнаю по походке!
59 - Yellow Submarine(33)
— Чего? — ошалело переспросил Шурочка.— Да песня такая была во времена моей молодости. "Я милого узнаю по походке..." — запела она, но Шурочка не был сейчас расположен к советской эстраде пятьдесят бородатого года.
— Никогда о таком не слышал! — прервал он вокальные экзерсисы работницы вахтенного труда.
— Вы, мужики, о многом не слышали! У женщин свои секреты! — хитро заулыбалась та.
— Это точно! — согласно закивал герой-гинеколог. — Так что мне дальше делать?
— Как что? Пришёл — иди.
— Куда?
— Куда шёл. К мамке. — девичья страстность снова уступила место пожилой обстоятельности.
— А как? — наивно продолжал Шура.
— Иди, иди, не ошибёшься! — консьержка указала на вход во внутренние покои, скрывавшийся за тяжелой бархатной портьерой темно-вишневого цвета.
И Шура вошёл внутрь. За портьерой был коридор. Стены, покрашенные в светлый охристый цвет, казались бесконечными. По обе стороны были комнаты. Дверей не было — на их месте в стенах зияли дыры. Шура пошёл вперёд. Что-то порхало над его правым плечом. Сначала он принял это за бабочку-капустницу огромных размеров, но, приглядевшись, понял, что за ним летит жёлтая подводная лодка. Удивляться Шура не стал — не тот континуум! По логике, внутри лодки должны были быть битлы, и Шура их увидел. Маленькие мультяшные the Beatles, припав к иллюминаторам, махали ему руками и весело смеялись. Шурочка помахал им в ответ и пошёл вперёд — дело прежде всего. Поскольку никаких точных указаний ему никто дать не удосужился, предстояло обследовать все комнаты и найти нужную методом исключения. Дедукция, так сказать.
Но всё оказалось гораздо проще. Стоило Шуре подойти к дыре, как сразу вперёд вылетала Жёлтая Подводная Лодка, раздавался кукольный залп, и дыра исчезала. Причём это происходило настолько быстро, что поначалу Шура чуть не разбил себе лоб о гладкую поверхность выросшей перед ним стены. Так они и продвигались зигзагообразно по коридору под странную музыку, напоминавшую репетицию симфонического оркестра, с переливами флейт и кларнетов, вздохами струнных и утробным рокотанием ударных. Шуре так и не удалось заглянуть ни в одну из дыр. Иногда Жёлтая Подводная Лодка забывалась и начинала надоедливо тыкаться в Шурину шею или, наоборот, в ухо. Шура взмахивал рукой, и она, как воспитанный комар, на мгновение отлетала подальше, но скоро всё повторялось.
Наконец, почти все дыры были уничтожены. Шура оглянулся. Охристый коридор тянулся назад как жизнь маразматика. "И прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно..." — вспомнилась ему бессмертная фраза из школьной классики. Ему не было мучительно больно, было пусто и холодно.
В тихий шелест подлодочных винтов вплёлся какой-то писк. "Комары?" — подумал Шура. Но это были не комары, а "жучки". "Жучки" через "а". Битлы, радуясь и хлопая в ладоши, восклицали:
— Sea of Holes!
— We went through the Sea of Holes!
— Sky of blue and Sea of Green!
— In a Yellow Submarine![36]
60 - When The Levee Breaks(33)
Стены стали пустыми и гладкими. Лишь впереди, в торце коридора оставалась одна дыра. Жёлтая Подводная Лодка опять вырвалась вперёд и исчезла в дыре. "Оно!" — понял Шура и вошёл в дыру. Перед ним был двор. Тот самый двор, в котором он гулял, когда был маленьким. Сзади раздался тихий хлопок. Шура обернулся и ничего не увидел — дыры не было. А Лодка была здесь. Она кружилась в небе, то поднимаясь к вершинам деревьев, то опускаясь к самой траве, растущей вокруг песочницы. Звука винтов не было слышно — он терялся в звуках, характерных для любого двора из нашего детства, — голосах ребят, отголосках радиомелодий, звоне кастрюль из кухонь, разговорах домохозяек.Шурочка оглядел двор. Детей было много, но они в большинстве своем были в отдалении — качались на качелях, висели на турниках, что-то делали в зарослях кустов волчьей ягоды. Какой-то толстяк выписывал круги на самокате и немузыкально орал то ли считалочку, то ли песенку. У песочницы сидел в одиночестве темноволосый мальчик и читал большую книгу с яркими картинками. Шура подошёл поближе и заглянул в книгу. Это была "Алиса в стране чудес" Кэрролла. Книга была на английском языке, но не это удивило Шуру. Гораздо поразительнее было то, что иллюстрации в книге были живыми. Персонажи книги ходили, садились, наклонялись, выпрямлялись и даже разговаривали тоненькими голосами, забавно, как в мультиках, жестикулируя при этом. Книга была раскрыта на стихотворении про Моржа и Плотника. Морж на картинке как раз говорил что-то умное устрицам, а Плотник, плотоядно потирая руки, уже готовился обедать.
Мальчик поднял голову от книги и посмотрел на Шуру ясным детским взглядом.
— Как ты думаешь, кто лучше, Морж или Плотник? И кто был Моржом? Ты или я?
Шура сразу узнал Пола. И вспомнил себя. И вспомнил Пола. И узнал себя.
Толстяк на самокате подъехал и остановился рядом с песочницей. Шура взглянул на него и увидел, что перед ним стоит бармен Алекс, только тело у него было детским, маленьким.
— The Beatles were HERE! УдарНики will be THERE! And I must be EVERYWHERE! — проорал он хрипло, захохотал и, с силой оттолкнувшись, понёсся прочь от песочницы.
"Человек с Отрезанной Бородой! Морфей Морфеич, курва!" — запоздало идентифицировал Шура коварную личность и хотел было броситься за негодяем, но того уже не было видно. Вообще никого не было возле песочницы, кроме самого Шурочки, таращившего глаза на кучу песка, которая претерпевала какие-то метаморфозы. Внутри песочной кучи происходило некое движение, в результате чего обычная аморфная дворовая куча песка приобретала одушевленность. И одушевленность эта рождала в душе у Шуры противоречивые чувства, эдакий коктейль из сыновних, мужских и профессиональных переживаний. Ибо перед ним в песочнице находилась сейчас нижняя часть женского тела, подготовленная для гинекологического осмотра. Невидимый скульптор учёл все анатомические детали, и Шуре на мгновение почудился даже запах антисептиков в смотровой. Но только на мгновение. В следующий момент Шура быстро пошёл вон со двора в подъезд, ибо услышал родное "Сынок, иди кушать!"
Нонна Иванна стояла у плиты в переднике, надетом поверх её любимого домашнего платья, молодая и крепкая. А за столом сидел Пол и ковырялся ложкой в тарелке. По запаху Шура понял, что на обед сегодня его любимый суп с фрикадельками.
— Мама Мэри, можно я не буду доедать? — жалобно попросил Пол.
— Не говори ерунды! — строго ответила Нонна Иванна. — Ешь! Без горячего нельзя — желудок испортишь. Садись, Шурочка! — обернулась она к Шуре.
Тот подчинился. Подвинул тарелку и начал есть. Вкус детства был настолько ярким и острым, что на глазах выступили слёзы.
— Обжёгся? Не торопись. — Нонна Иванна ласково смотрела на сына. Она всегда смотрела ласково, и когда ругала его за школьные проделки, и когда жалела за безотцовское детство. Даже когда лежала в онкологии перед смертью.
— Mother Mary, I guess I’ll go to my room to read "Alice in Wonderland". May I?
— Let it be, son, let it be[37]. — Так же ласково ответила она Полу и потрепала его по голове.
Шура доел суп и протянул матери тарелку.
— Спасибо, мам.
— На здоровье, сынок.
— Мам... — Шура замялся. — А Пол?..
— Что? — мама смотрела на него с такой теплотой, что Шура понял — нельзя, ни в коем случае нельзя задавать никаких вопросов о Поле. Иначе всё разрушишь. И спросил совсем о другом.
— Ты об отце ничего не слышала?
— Зачем тебе? Ты, вроде бы, никогда им не интересовался.
— Не знаю... Ты прости, я понимаю, он тебя предал...
— Не меня, сынок. Нас с тобой.
— Да, конечно... Но, может мне с ним встретиться? Поговорить?
— Нет его. Теперь уже совсем нет, — Нонна Иванна подобралась. — Мне недавно позвонили старые знакомые. Умер он.
— Как умер?
— Цирроз печени. Пил много! — жёстко произнесла мать. — Ты же знаешь, мы с ним из-за этого и развелись.
— А разве не из-за измены?
— Не пил бы — ничего бы не было! Ни хамства, ни блядства, — Нонна Иванна вздохнула и замолчала.
— Мам... прости... — Шуре до слёз было жалко маму.
— Ничего, сынок. И его я давно простила, нет у меня к нему никакого зла. Обидно только... Не о том я в юности мечтала.
— Мам... может, помочь чем? — спросил Шура, не зная, как исправить ситуацию.
— Нет, я сама тут. Иди, тебе пора уже...
Шура встал из-за стола и, неловко потоптавшись на месте, чмокнул мать в щёку. Она, также как Пола, потрепала его по кудрявой голове.
— Брата не обижай. Он у тебя золотой.
— Брата?
— Брата, брата. Пола. Ну, иди, иди, — она легонько подтолкнула Шуру к выходу.
Двор был пуст, только на куче песка, всё ещё сохранявшей непотребный гинекологический вид, стоял Алекс, он же Морфей Морфеич, он же Человек с Отрезанной Бородой, облачённый в шёлковый то ли халат, то ли пеньюар, Шура так и не понял. Да и не стремился понять. Увидев Шуру, он хищно улыбнулся.
— Ну как оно там, под крышей дома твоего?
— Нормально, — Шура, до этого исходивший праведным гневом, с удивлением обнаружил, что от гнева почти ничего не осталось. Так, лёгкое раздражение, и всё.
— Лаконично! Что, и сказать больше нечего? Или стесняешься? Так не надо стесняться, здесь все свои! Ну же, please please me[38]!
— Чем же мне тебя порадовать? — хмуро поинтересовался Шура.
— Даже не знаю. A taste of honey[39] уже был, — Морфей Морфеич кокетливо приподнял полу халата, обнажив одетую в чёрный чулок ножку. Хорошую такую ножку, упитанную, сильную и стройную. Тамаркину ножку.
— Love me do[40], насколько мне известно, тоже имело место быть, — продолжал ёрничать Алекс. — Значит, пришла очередь misery[41].
— А может быть, Do you want to know a secret[42]? — вывернулся Шура.
— Секрет? Какой секрет? — засмеялся Морфей. — Все секреты здесь — мои! Что ты можешь мне рассказать?
— Ну, тогда ты расскажи! — Шура почувствовал, что наживка заглочена и пора подсекать.
— И что же ты хочешь узнать, маленький Пол? То есть, прости, Ангелочек Шурочка, — Алекс произнес последние слова голосом старшей медсестры с первой Шуриной работы.
— Желательно, всё, — потупив глаза, скромно ответил Шура.
— Это не разговор, дорогой! Всё знать невозможно. Я думаю, ты просто тянешь время, — Морфей Морфеич снял улыбку с лица, словно карнавальную маску.
— Время, которого нет? — Шура, как и всякий утопающий, цеплялся за соломинку.
— Оставьте ваши плеоназмы, юноша! Я это от вас уже слышал. И не надейтесь, что вам удастся заговорить меня. Я — не Джон Леннон. Того можно уболтать, отвлечь, зачаровать. Даже у Йоко получилось. А меня нельзя.
— Так вы что, все мои разговоры подслушали и все перемещения подсмотрели? — спросил Шура.
— Конечно! Я же Мастер! Good Master, помнишь?
— Тогда я вообще ничего не понимаю! — возмущённо сказал Шура. — Если ты всё видел, всё слышал, всё знаешь, зачем просил рассказать?
— Я же сказал, всё знать невозможно. В данном случае без твоего рассказа я не могу знать о твоём отношении к тому, что произошло, понимаешь? А голые факты есть голые факты. Они не могут служить материалом.
— Материалом для чего?
— Для исследования, доктор, для исследования. Так что рассказывай, не тяни.
— А вот хрен тебе! — заявил Шурочка, победно глядя на низкорослого Морфея в пафосном халате и нелепо выглядевших в сочетании с гренадерскими усами и отрезанной бородой (а она действительно была отрезана, разглядел Шурочка!) чёрных чулках.
— Извините, что значит "хрен"? — озадаченно произнес Морфей Морфеич с ярко выраженным прибалтийским акцентом.
— "Хрен" в данном конкретном случае значит "не скажу"! — Шура просто-таки чувствовал за спиной крылья — так приятно было осознавать себя не зомби, бесцельно блуждающим по складкам Пепперлэнда, а человеком, имеющим нечто, представляющее для других несомненную ценность.
— Ясно... — сказал Морфей уже без акцента. — Не склонен, значит, к сотрудничеству! Значит, всё-таки Misery.
В глазах у Шуры потемнело, стало невозможно дышать, он почувствовал себя стиснутым со всех сторон, и наступило Отчаяние. Нет, к сожалению, в человеческом языке слов, способных хотя бы минимально точно отобразить ту бурю переживаний, которая поглотила Шуру после последних слов Морфея Морфеича. Отчаяние без Надежды. Тьма без всякой вероятности Рассвета. Боль без Возможности Исцеления. Соль без До. Можно было бы ещё долго упражняться в сочинении метафор, только бессмысленно всё это. Разумному — достаточно, как говорили древние, а неразумному — ему всё равно всё пофиг!
Будучи, так сказать, в теме (всё-таки он был очень хорошим гинекологом), Шура скоро понял, где он находится. А находился он, ни много, ни мало, в самой середине родового канала. То есть, рождался. Появлялся на свет, чтоб ему, тому аисту! Да, дорогие мои, был Шура весьма и весьма раздражён. Не самим обстоятельством своего нахождения в этой тёплой эластичной среде и даже не смазкой, которая облепила его с ног до головы, мешая дышать, и не тем, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а перспективой оказаться снова в том холодном мире, где опять придётся с боем отвоевывать себе место под солнцем, где тобой все норовят помыкать, где каждый так и норовит вскарабкаться тебе на шею и свесить немытые ноги... Вот эта самая перспектива и выводила из себя Шурочку, а также необходимость снова учиться говорить и писать, решать дебильные задачи по математике и зубрить Кодекс строителя коммунизма. Впрочем, подумал он, с Кодексом, кажется, повезло. Не учат теперь его в школе.
Мысль об отмене коммунизма Шурочку умиротворила, и весь оставшийся путь он проделал более или менее спокойно, стараясь по возможности рационально использовать каждое сокращение гладкой мускулатуры и тем самым способствовать своему... появлению?.. рождению?.. избавлению? Правда, жутко хотелось курить, причём именно трубку и непременно набитую вишневым табаком, но с этим наш доктор героически справился. Ну, и бёртоновского костюма было жалко, конечно...
Свет брызнул в глаза неожиданно. Шура зажмурился и даже забыл дышать. Правда, лёгкие очень скоро о себе напомнили. Он глубоко вздохнул и открыл глаза. Прямо над ним стоял в развевающемся фривольно халате Морфей Морфеич и ехидно улыбался.
— Ну, и где же наш первый крик? — спросил он, наблюдая за пытающимся проморгаться от смазки Шурой.
— Тьфу! — сплюнул Шура, очищая рот. — Что я должен крикнуть?
— Не что, а как! Алгоритм такой — ты появляешься из... оттуда, потом орёшь, а потом я, как заправский акушер, заявляю: "Молодец! Громкий какой! Генералом будет!" И все вокруг, умиляясь, смеются радостным смехом.
— А кто "все"? — спросил Шура, с трудом поворачивая голову и смотря по сторонам. — Никого же нет.
— Да какая тебе разница? Ты знай себе, ори. Не нарушай традиции.
Шура послушно заорал самым густым басом, на который был способен. А Морфей — вот ведь негодяй! — промолчал. Только стоял и мерзко улыбался, гад!
— Ты чего молчишь? — негодуя, спросил Шура, изо всех сил помогая себе локтями выбраться.
— А чего кричать? Никого же нет. Сам же сказал! — с издевочкой заявил Морфей.
— Как это — никого? А я?
— А ты, Шурочка, и сам знаешь, что не быть тебе генералом. И в армии тебе не быть, — Морфей захохотал. — И на солдатские бани не ссать!
Он неожиданно ловко прыгнул в сторону и бросился к кустарнику, высоко поддёрнув полы халата и сверкая гладкими Тамаркиными икрами.
— Не ссать! — донеслось до Шуры напоследок, и он остался один...
Глава 34
MAGICAL MISTERY TOUR — V
Костюм совершенно не пострадал. Шура, оглушённый выстрелом и ещё не вполне пришедший в себя после, так сказать, квазинатального путешествия, придирчиво осмотрел пиджак и брюки и утешился.— Хорошо у вас, в Пепперлэнде. Стирать не надо, гладить не надо. Знай себе, развлекайся без забот и хлопот, — сказал он Сержанту.
— У нас ещё много чего не надо. — ответил тот, привычно полируя револьвер. — Есть не надо, пить не надо, курить не надо... Если хочешь, кури на здоровье, но зависимости не возникает.
— А по нужде ходить надо? — язвительно спросил Шура
— Ты ходил?
— Нет, — подумав, признал Шура.
— Ну вот! — Пеппер прошёлся взад-вперёд по коридору. — Вот так и живём. Многого, конечно, нет, но основные моменты решены положительно.
— Ну конечно! — понял Шура. — Чем по нужде ходить, если не ешь и не пьёшь? Вот тебе и положительно! Положили на всё — и радуются.
— Опять недоволен! — начал терять терпение Пеппер. — Прямо принцесса на горошине!
— Принцесса без горошины! — продолжал нападение Шура. — Гороха-то у вас тоже нет, а?
— Замолчи, очень прошу! — потянул Сержант револьвер из кобуры. — А то я за себя не отвечаю!
61 - This Must Be Love(34)
— Порядок будешь наводить? Зачищать? Правильно! Давай! Зачищай! — Шура картинно махнул рукой и опустил голову.На самом деле, внутри он был спокоен. Просто почему-то очень хотелось вывести этого, в сущности, вполне даже симпатичного вояку, из себя. Посмотреть, что из этого получится. При случае выторговать для себя дополнительные бонусы. Надо же как-то устраиваться! Помогать-то самому Шуре некому. На этом месте Шура мысленно затормозил. Просто он вдруг осознал, что совсем забыл о тех, кто был ему дорог — о Тамарке, Михе, Алике. Забыл и даже ни разу не вспомнил. Два вопроса горячечно запульсировали в Шуриной голове. Первый (и основной) — да что же он за сволочь такая? И второй, сопутствующий — что с его друзьями и когда он их увидит вновь? Ведь до этого он тоже бывал в Пепперлэнде, но возвращался к ним! Что же сейчас происходит?
Сержант, прогуливавшийся по коридору, остановился рядом с Шурой и положил тяжёлую ладонь на его плечо.
— Ну что, дошло?
— Ты о чём?
— О близких, Шура. О друзьях и любимой, — Пеппер потрепал Шуру по плечу.
— А... что с ними?
— С ними ничего. То есть, всё нормально. Ну, с учётом ситуации, конечно. А вот то, что ты о них задумался — хорошо. Очень хорошо!
— Когда... я с ними увижусь?
— Увидишься, обязательно увидишься! Но потом, — Сержант уже прилаживал ствол револьвера к дверному замку. — Добро пожаловать!
Глава 35
YESTERDAY
Шура опять летал. Он парил под потолком Тамаркиной спальни, а в спальне, на кровати, лежали Шура и Тамарка. Это было сильно — одновременно ощущать себя бестелесным духом легче воздуха и полноценным мужиком. Более того, мужем. "Да!" — с удивлением понял Шура, Тамарка — его жена, и ему это нравится. Он даже счастлив. А ещё он счастлив оттого, что в его жизни теперь кроме Тамарки есть маленькое, сопящее и орущее, пускающее пузыри и пачкающее подгузники Чудо.Его подарила Шуре Тамарка около года назад. Тамарку, кстати, роды ничуть не изменили, тело её осталось таким же крепким и соблазнительным, как и раньше. Отношение к Шуре даже улучшилось — она души в нём не чаяла, так что можно смело сказать, что его семейная жизнь удалась. Парящий Шура хотел было сострить по этому поводу, но Шура лежащий ему этого не позволил, поелику был вельми занят поглаживанием Тамаркиной ноги, уютно лежащей на его бёдрах.
Нога была как всегда в чёрном чулке, — Тамарка чулки очень любила, и во время интимных ласк находиться без них отказывалась. Такой вот легкий фетишизм проявляла. По неторопливому движению жизненных соков в своём лежащем теле Шура определил, что он очень даже вовремя — активная фаза общения только что закончилась, уступив место любящей нежности.
Свет в спальне был погашен, но было довольно светло. Дело в том, что Тамаркин дом располагался в самом центре города, на перекрёстке двух самых оживлённых улиц, и был буквально окружён магазинами, кафе, ресторанами и прочими аксессуарами типично городской жизни. Плюс ко всему, в скверике наискосок от дома был возведён кафедральный собор с золочеными куполами и высоченной колокольней. Поэтому, несмотря на модные стеклопакеты на окнах, обладающие, как утверждали ловкие продавцы, повышенной звукоизолирующей способностью, ни полной темноты, ни настоящей тишины в квартире не бывало никогда.
Сейчас комната была окрашена в вишневые тона — это светили в окна огромные ярко-красные буквы "РОССИЯ" (так назывался центральный универмаг города). Временами вишневый цвет становился ярко-красным — это к вывеске присоединялся стоявший рядом с окном светофор, в очередной раз помешавший автомобилям, и от этого комната становилась похожей на обратную сторону конверта "Sgt. Pepper". Тело же лежащего Шуры, который никогда не любил загорать, казалось фигурой Пола Маккартни в голубом атласном мундире.
62 - Astor Piazzolla - Libertango (35)
Ребёнок в соседней комнате завозился и закряхтел. Шура насторожился. Рука его, нежно гладившая Тамаркину ногу, замерла.— Да спит он, успокойся, — Тамарка погладила его по щеке. — Не отвлекайся.
— Может, он описался? — озабоченно спросил Шура.
— Не страшно. Я ему перед сном свежий подгузник надела. До утра хватит, — она засмеялась. — Ты прямо суперняня! Весь в нём. Я скоро тебя ревновать начну.
— Ну вообще-то, только что я был весь в тебе, — улыбнулся Шура, возобновляя ласки.
— И это было прекрасно! — промурлыкала жена, потягиваясь по-кошачьи, — Для полноценного романтического вечера не хватало только шампанского с клубникой, как в "Красотке".
Шура поморщился, и Тома, несмотря на царящую в комнате темноту, заметила это.
— Прости. Я забыла. Алкоголь — табу.
— Не извиняйся. Я же не кодировался и не подшивался. Сам бросил.
— И не тянет? — с тревогой спросила Тамара.
— Нет. Совсем. Как может тянуть к тому, что уже однажды чуть не убило?
— Да... До сих пор вспоминать боюсь. Слава Богу, всё хорошо закончилось. Алика жалко. И Мишку.
— Что тут поделаешь? Это был их выбор, — Шура откинулся на подушку, но руку с Тамаркиной ноги не убрал — это было выше его сил. — Я же тогда всех наркологов на уши поднял, что только не делали. И к психологам, и в церковь... Всё зря!.. Вот тебе и "одного раза недостаточно"!
— Знаешь... — Тамарка задумчиво провела пальчиком по Шуриной груди и неожиданно продолжила. — Я, кажется, беременна.
— Это ты мне как мужу говоришь или как светилу гинекологии? — начал было Шура, но тут до него окончательно дошло, что ему сейчас сообщили. — Ты серьёзно?
— Вообще-то, да, — Тамарка с улыбкой смотрела на него. — И нечего удивляться. С твоей активностью я, дорогой мой, должна бы рожать, не переставая.
Шура парящий притих под потолком. Он старался думать шёпотом, чтобы не спугнуть, не упустить то восхитительное ощущение всеобъемлющего и безмятежного счастья, которое охватило Шуру лежащего. Хорошо ещё, что в этом своём состоянии Шура парящий запросто обходился без дыхания.
Тамарка прижалась к мужу и затихла. Шура крепко обнял её, продолжая смотреть в потолок. Они лежали без слов, наслаждаясь моментом полной своей цельности. "Вот это древние и называли Соитием!" — донеслась до парящего Шуры мысль снизу.
С улицы донеслись до боли знакомые звуки — Пол Маккартни пел свою "Yesterday". Очевидно, у кого-то в машине играла магнитола.
— Слышишь? Привет из прошлого, — прошептала Тамарка. — Какая прекрасная песня!
— Да, — согласился Шура, — но ты всё равно прекраснее. Я буду звать тебя Today.
— Почему?
— Потому что сегодня лучше, чем вчера...
63 - Yesterday(35)
"Вечер становится томным" — прорвалась в Шурино сознание мысль, но он брезгливо отогнал её. Не подходил сюда сын турецко-подданного со всеми своими ужимками и циничной житейской мудростью, казался картонным и фальшивым. Ночь была прекрасной, одной из тех, что, будучи однажды прожитыми, остаются в памяти на всю жизнь и изменяют её к лучшему.Шура ощущал эту красоту всем своим существом, он бы засмеялся и заплакал одновременно от переполнявших его чувств, если бы мог дышать... Только одно мешало ему отдаться этим чувствам полностью, только одно вызывало в нём грусть — он был только зрителем, а не действующим лицом. Он не мог согласиться и не мог возразить, он не мог ничего сделать и не мог ничего изменить. От него ничего не зависело. Впервые за всё время в Пепперлэнде Шура ощутил себя персонажем мультфильма, таким симпатичным, остроумным, может быть, даже отчасти героическим, но всё же нарисованным. Жизнь, настоящая человеческая жизнь, наполненная событиями и переживаниями, невзгодами и радостями, была для него нереальной!
Он продолжал парить под потолком, по-рыбьи широко разевая рот, силясь то ли вздохнуть, то ли заплакать, но у него ничего не получалось. От бессилия Шурочка попытался даже врезать кулаком по старинной люстре, висевшей на потолке ещё с дореволюционных времён. (Тамаркина бабушка, как он помнил, очень этой люстрой дорожила и перед своей смертью взяла с внучки торжественное обещание люстру никогда не менять и никуда не девать). Но кулак прошёл через все хрустальные хитросплетения безболезненно и безрезультатно. Пришлось продолжать парить дальше.
Шура с Тамаркой, лежащие на кровати, уже не молчали.
— ...Владимир Иванович. Он открыл частный медицинский центр и зовёт меня к себе на место гинеколога. Зарплату обещает такую, что мне и не снилась. Даже неудобно как-то...
— Неудобно будет не иметь возможности детям молоко купить! — с извечной женской практичностью возражала Тамарка. — А что с основной работой?
— Нет, заведование отделением я пока оставлю. Опять же, с диссертацией проще будет. И написать, и защитить. А потом, когда защищусь, видно будет.
— Тебе, наверное, и в этом частном центре зарплату повысят, когда степень будет. Им же выгоднее, если кандидат наук принимает.
— Не знаю. Об этом мы не говорили. Да и вообще, сначала защититься надо.
— Защитишься, ты у меня умница. Твой профессор на своём юбилее знаешь как тебя мне расхваливал? — Тамарка звонко чмокнула мужа в щеку и ойкнула. — Ну, всё, сейчас проснётся...
Но ребёнок продолжал тихо спать за стенкой. И "Yesterday" продолжала тихо звучать за окном. Небо понемногу начинало светлеть. С улицы раздался колокольный звон — это в соборе начиналась заутреня. Шура парящий внезапно ощутил в теле некую тяжесть, и понял, что ему пора.
"Как бы мне хотелось, чтобы эта песня называлась "Сегодня", а не "Вчера" — подумал он, улетая.
Глава 36
MAGICAL MISTERY TOUR — VI
Коридор в этот раз был ярко-красным. Шура приземлился как раз напротив Пеппера, который, увидев его, тут же озабоченно начал расстегивать кобуру.— У тебя вид солдата из расстрельной команды, — улыбаясь, сказал ему Шура. — Так и кажется, что сейчас скомандуешь "К стенке!".
— Я смотрю, ты мирно настроен, — улыбнулся в ответ Сержант, тщательно прицеливаясь в дверь, и плавно, как в стрелковой школе, нажимая на спусковой крючок.
Шура предусмотрительно прижал ладони к ушам. Выстрел в этот раз показался щелчком. Задумчиво глядя на расплывающуюся дверь, Доктор тихо произнёс:
— Очень мирно. Я был в хорошей, доброй сказке. После неё не тянет склочничать.
— Понимаю, — кивнул Пеппер. — "И сотворил Бог человека по образу Своему... Мужчину и женщину, сотворил их... И был вечер, и было утро, день шестой... И сказал Он, что это хорошо." Библия, Книга Бытия, глава первая.
— Я, к сожалению, Библию не читал, — ответил Шура. — Не в то время рос. Но знаешь, то, что ты процитировал, точно подходит к тому, что я чувствую.
— Тсс... — прошептал Сержант. — Морфей Морфеич...
— Что, подслушивает? — вскинулся Шура.
— Может подслушивать. Он же вездесущий. Может и нет, но лучше поберечься.
— А ему зачем?
— А это его пища и его сила — человеческие сны, чувства, переживания, впечатления. Он их сжирает и становится сильнее, — пояснил Пеппер. — Ты бы видел его в самом начале, когда Пепперлэнд только образовался! Да его любой из нас запросто раздавить мог как таракана, такой он был маленький и плюгавенький. Ну, а потом, когда Пепперлэнд в систему интегрировался, перекрёстком миров стал, тут он в силу и вошёл.
— А зачем его Пол сюда поселил? — заинтересовался Шура.
— Да кто его селил? Сам пришёл и попросился. Жалкий такой, отощавший... Слушай, я бы чаю выпил! — вдруг сказал Сержант. — Составишь компанию?
— А мне можно?
— А кто мне может запретить тебе разрешить? — рассмеялся Пеппер и хлопнул в ладоши.
64 - Golden Earring - Kill Me (Ce Soir)(36)
Тотчас в коридоре появился столик с двумя стульями. Он уже был накрыт для чаепития. Шура, вообще-то, чай не очень любил. Не понимал он его, поэтому при случае всегда просил вместо чая кофе. Пусть даже растворимый. Но Сержант не предоставил ему выбора, так что оставалось пить чай.Они уселись за столик, Пеппер щёлкнул пальцами, и чайник с молочником, поднявшись в воздух, закружились в забавном танце, разливая по чашкам традиционный английский чай.
— Круто! — удивился Шура.
— Немного доброго волшебства для человека, вернувшегося из доброй сказки, — с улыбкой произнес Сержант.
— Спасибо! Я с детства так не радовался! — с чувством сказал Шурочка.
— Не за что. Bon appétit! — и Сержант с видимым удовольствием сделал глоток.
Чай был отчаянно вкусен. Если бы кто-то ещё совсем недавно сказал Шуре, что он изменит своей любимой водчонке с обычным чаем, тот бы долго смеялся. Но всё меняется. И сейчас Шура наслаждался чаем. Он упивался им, смаковал его, он был на верху блаженства.
— Так вот, Морфей Морфеич. Мы с Полом его пожалели. Ну, точнее, Пол пожалел. Это ведь он когда-то придумал название для их группы. Ну, а мне... мне хотелось кем-то командовать. Пепперлэнд ведь тогда совсем пустой был. Только-только всё появилось. Сам посуди, я вроде главный, а подчиненных у меня совсем нет. Непорядок! — Сержант вдруг осекся. Они с Шурой посмотрели друг на друга странными взглядами и захохотали.
— Это ты... эту сволочь сюда... из любви к... порядку?!.. — сквозь смех выдавил из себя Шура.
— Ага!.. Сам себя... наказал... получается... — подтвердил Пеппер, не в силах остановиться.
Они смеялись долго, то успокаивались, то, поглядев друг на друга, снова взрывались хохотом, пока наконец не выбились из сил. Чайник с молочником, похоже, совсем изнемогли, без устали наливая в чашки чай, который тут же беспощадно выпивался.
— Ну и что? — наконец отдышавшись, спросил Шура.
— А ничего. Сначала он сил набирался, потом понемногу начал под себя грести. Власти ему захотелось! Начал ритуалы какие-то проводить, пророчества всякие изрекать. Кое-кто ему верит.
— Так ты же дверь уничтожил! — дошло до Шуры. — А он там остался!
— И что? Ты разве впервые с ним встретился?
— Нет... — перед глазами у Шуры пронеслись бар "Алекс" и паб на острове. — Это был третий раз.
— Могу тебя просветить. Это был далеко не третий раз. — сказал Сержант и покивал головой, как бы подтверждая истинность своих слов.
— А какой? — растерянно спросил Шурочка.
— Не знаю. Знаю только, что Морфей уже давно путешествует по мирам. В какие-то ему, правда, вход закрыт, но он и там как-то исхитряется. Кушать, понимаешь, ему очень хочется. А аппетит приходит во время еды.
Потрясённый Шура лихорадочно вспоминал. Кто? Кем ещё мог быть (или притвориться) зловредный Морфей? Он подумал о Жорике по прозвищу Гарик. Вроде бы, есть что-то общее, но нет, мелковато как-то для Морфея...
— Да не напрягайся ты так! Всё равно не узнаешь. Да и не всё ли равно? Теперь-то, когда ты уже здесь, — Сержант достал из кармана мундира алюминиевый футляр, выудил оттуда толстую сигару и закурил.
— Он что, и к этому руку приложил?
— А как же! Всё время за Полом ходил, какие-то карты ему показывал, графики, таблицы. Всё, говорит, на нём сходится. На тебе, то есть. В конце концов, Полу это надоело, он и согласился.
— Дальше! — потребовал Шура.
— А дальше, Морфей Морфеич заявил, что Пол должен принять самое непосредственное участие в операции по доставке тебя в Пепперлэнд. Он и принял.
— А остальные?
— А что остальные? У всех своя жизнь. Леннон, правда, посопротивлялся немного, но так, для виду. Для поддержания имиджа.
— Какого имиджа?
— Как какого? Имиджа бунтаря, конечно. Но его ненадолго хватило. Пол его музыки лишил, он и сдался.
— А Харрисон? — с надеждой спросил Шура.
— Ему никто не сообщал. — Сержант пожал плечами. — Он же пифий! Надо ему будет — сам узнает, а не надо — значит нечего и говорить.
— Слушай! — вдруг осенило Шуру. — а почему я до сих пор ничего о Ринго Старре не слышал? Он здесь или нет?
— У него особый статус, — загадочно произнёс Пеппер и важно надул щеки.
— Что за особый статус?
— Он — Посредник между мирами.
— Какими мирами?
— Разными. Но чаще всего между Пепперлэндом и Землёй. Так что он здесь не живёт. Бывает иногда. Сейчас, кстати, здесь.
— А он в курсе всего этого безобразия?
— Ну почему безобразия? Тебе что, со мной плохо? Скучно?
— Не принимай близко к сердцу, — сказал Шура, глядя на расстроенного Сержанта. — Это просто фигура речи. Так Ринго в курсе?
— Я не знаю. Могли сказать ему, могли и не сказать. А он мог услышать и забыть. Это, в общем-то, в его стиле. Он же никогда не заморачивается. Характер такой...
— Так мне к нему надо! — воскликнул Шурочка, решительно отодвигая от себя чайную чашку. Не до чая ему было сейчас, совсем не до чая! Тем более, что он уже выпил чашек пятнадцать сего неповторимого напитка.
— Так иди! — улыбнулся Сержант. — Я что, зря тебе это всё рассказывал?
Он открыл револьвером дверь и сделал приглашающий жест.
— Добро пожаловать в Сад Осьминога!
Глава 37
OCTOPUS’S GARDEN
Дом, в котором бывал Ринго, появляясь в Пепперлэнде, был большим и по-хорошему запущенным. Мы бы даже сказали, стильно запущенным. Огромный такой домина, в котором, если и делали когда-то ремонт, то сочли за благо вовремя остановиться, и больше никогда этим гнусным и неблагодарным дело рук не марали. Можно было сказать, что данное жилое пространство тщательно неорганизованно.Глядя на дверь, можно было сделать одно из двух предположений — её либо приоткрыли в ожидании гостей, либо вообще никогда не запирали. В принципе, Шуру это нисколько не занимало, поэтому он толкнул дверь, расширяя проход, и вошёл внутрь.
Это было настоящее Жилище Мужчины! Повсюду валялись самые разнообразные дорогие мужские игрушки — кино- и видеокамеры, сигары, наручные и карманные часы, зажигалки и ножи всех мастей и фасонов. И конечно же, посреди большой комнаты, в которой оказался Шура, в окружении пальм и аквариумов стояла ударная установка. А как же? Как без неё обойтись? Всё-таки барабанщик! Правда, на барабане валялись пустые баночки из-под йогурта и палочки от эскимо вперемешку с серебряными ложками. Так их Шура увидел — именно "серебряными ложками".
Ринго встретил его с влажными волосами и в купальном халате. Судя по луже воды возле самого большого аквариума и по лежавшему там же мокрому аквалангу, он, если можно так выразиться, совсем недавно занимался дайвингом. В левой руке у него был йогурт, а в правой он держал наполовину съеденное мороженое — видимо, добывал из него палочку для предстоящей трапезы.
65 - Octopus's Garden(37)
— Обожаю йогурт! — жизнерадостно объявил он Шурочке вместо приветствия. — У меня ведь гастрит. Однажды заметил, что, если съедаю йогурт, сидя за барабанами, то желудок не болит. А за столом — болит! Какофония какая-то! Во всех смыслах. Вот и приходится барабаны пачкать. А они дорогие. Oyster Black Pearl! Это тебе — не в тапки гадить! Но желудок дороже! В смысле, дороже, чем йогурт. Насчёт барабанов я, если честно, не уверен. А ты случайно не в курсе, сколько сейчас новый желудок стоит? Если не очень дорого, я бы купил. Ну так, про запас, на всякий случай. А ты бы мне его потом поменял. Ну, когда старый совсем работать перестанет. Ты ведь доктор?— Я не по этой части, — сказал Шурочка, не зная, как относиться к такому вот бесхитростному предложению.
— А по какой же?
— Я гинеколог.
— Нет. По твоей части я себе ничего покупать не буду. И не предлагай даже. Зачем оно мне? Да и денег лишних нет. Кожу, вон, на барабанах поменять надо, а она знаешь, какая дорогая? А, ну да, я же говорил уже.
Ринго говорил и говорил, не переставая. Наверное, утомился молчать, поглощая с лечебной целью йогурты. На барабанах.
— Устал я что-то... — Старр жалобно посмотрел на Доктора, словно подтверждая его мысли. — Как-то прямо устало устал... Даже устательно. Устательно — это сильнее, чем устало, ведь правда? Да ты проходи, садись. Выпьем чего-нибудь. Ты, например, "Джонни Уокера". У меня есть "Blue label". А я, например, простоквашки. Для здоровья. С "колёсами". У меня такие классные "колеса" где-то здесь есть! Садись, садись, мы сейчас это устроим. Для приятности беседы!
Старр двигался по комнате, не умолкая и не останавливаясь, сшибая горшки с растениями, чудом уворачиваясь от аквариумов с диковинными рыбами и осьминогами, притаившимися среди водорослей и камней. За это время он успел включить и выключить три магнитофона (два кассетных и один катушечный, причём на катушечном он ещё чуть-чуть развлекся, с помощью какой-то рукоятки плавно увеличивая и уменьшая скорость — "Это меня Пол научил!" — гордо сообщил он Шуре), разбить пару стаканов и зашарашить кулаком по большой медной тарелке из расширенного состава своей знаменитой ударной установки.
Наконец он плюхнул на проигрыватель пластинку "The Dark Side of the Moon", выкрутил громкость на максимум и неожиданно подмигнул Шуре.
66 - Breathe (In the Air)(37)
Шура машинально мигнул в ответ и понял, что всё, творившееся здесь мгновение назад, было просто игрой. Взгляд Ринго был спокойным и умным, даже, пожалуй, мудрым. Убедившись, что гостю всё ясно, Старр улыбнулся и сказал:— Самая подходящая музыка для такого случая. Морфей под неё всегда засыпает. Так что, по крайней мере, в данном контексте, Pink Floyd трудно переоценить. Тебе нравится?
— Нравится! Один из любимых альбомов, — ответил Шура.
— Это первое издание! — с гордостью кивнул Ринго на проигрыватель. — Квадрафоническое!
Шура обратил внимание на то, что звук действительно шёл со всех сторон. Это и в самом деле впечатляло.
— То-то Морфею сейчас крышу сносит! — засмеялся Ринго. — Так ты зачем пришёл?
— А ты что, гостям не рад? — улыбнулся в ответ Шура. — Дело у меня к тебе.
— Тогда рассказывай, — Ринго удобно устроился в кресле, свернул сигаретку и с удовольствием задымил.
— Любишь ты, однако, посибаритствовать! — отметил Доктор, тоже устраиваясь поудобнее.
— А ты не любишь? — удивился Ринго. — Я до сих пор только одного такого встречал, который креслу предпочитает простую циновку.
— Ты о Джордже?
— О нём, конечно. Но ему надо! Он иначе свой любимый Inner Light не сможет видеть. По крайней мере, он так думает. А я — парень простой, из бедной семьи. Поэтому никогда ни от чего хорошего не отказываюсь. Ты, как я понимаю, тоже.
— Почему?
— Потому что, будь иначе, тебя бы здесь не было. Так что у тебя за дело?
Шура нервно повёл плечами. До него вдруг дошло, что он не знает, что сказать этому добродушному человеку с голубыми глазами, огромным носом и пышными усами. Человеку, который сейчас сидит напротив и смотрит на него добрым и мудрым взглядом.
Поэтому он поступил так, как в последнее время привык поступать в подобных случаях — вытащил из кармана трубку и начал её набивать. Набивал долго и старательно, потом долго и старательно раскуривал, и всё это время Ринго, не отрываясь, смотрел на него. Потом вздохнул и тихонько пропел:
Would you believe in a love at first sight?
Yes, I’m certain that it happens all the time...[43]
— Правильно! Little help from my friends! — воскликнул Шура. — С этого всё началось!
И он рассказал Ринго обо всём, что с ним произошло за последнее время. Причём, рассказывая, он уже не был уверен, что времени нет.
Ринго слушал внимательно, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов. Он как будто слушал радиопьесу. По его лицу ничего нельзя было понять, оно оставалось неизменно доброжелательным. Наконец, когда Шура, то ли от волнения, то ли от обилия переживаний, начал повторяться, Старр, постучав по подлокотнику кулаками, сказал:
— Я должен попросить у тебя прощения. Дело в том, что я уже знаю кое-что из рассказанного тобой. Подсмотрел, когда в прошлый раз здесь был.
— Да, пожалуйста,! Я же всё равно тебе сам всё рассказал.
— Ты не понимаешь. Во-первых, я подсмотрел. Вторгся в твоё личное пространство без твоего разрешения. А, во-вторых, я, не слыша твоего рассказа, не мог знать твоего отношения к происходящему. И у меня могло сложиться превратное мнение.
— Сложилось?
— В общем, нет. Так, по мелочи...
— Значит, нет проблем. Тем более, что, как я понимаю, ты не один такой... вуайерист, — усмехнулся Шура, вспомнив разговоры с Джоном и Сержантом. — И другие, в отличие от тебя, извинения не просили.
— Это их дело, — мягко сказал Ринго. — Я отвечаю за себя.
— Хорошо. Извинения приняты.
— Так чего же ты от меня хочешь? Совета? Разъяснений?
— Не знаю... Наверное, и того, и другого, — Шура пожал плечами.
— Пожалуй, всё-таки нужно выпить, — Старр встал с кресла и подошёл к барной стойке, стоявшей у дальней стены. — Ты что предпочитаешь?
— Водчонку.
— Водку? Не знаю, найду ли. Так, виски... виски... джин... а, вот! Граппа!
— А просто водки нет? — Шура не то, чтобы не любил граппу, он её просто никогда не пробовал. Читал где-то о том, что так называется виноградная водка, но вкусить не довелось. Да и откуда в Советском Союзе граппа? И кому она нужна? Пшеничной-то полным-полно!
— Может и есть где... — ответил Ринго задумчиво, продолжая рыться на полках. — Даже наверняка есть. Должен же был хоть кто-нибудь подарить... Ага! Нашёл!
Он торжествующе поднял над головой бутылку "Столичной" и победно взвизгнул. Снял с полки два коньячных фужера и направился к Шуре.
— Сейчас выпьем!
— Стой, стой! Притормози! — протестующе завопил Шура. — Это тебе не вискарь ваш тянуть. Тут нужен серьёзный подход.
— Что-что? Как это? — непонимающе протянул Старр.
— Пить водку — это не просто некий моментальный акт, — менторским тоном начал вещать Шура. — Это Процесс, нет... Действо! И к нему нужно соответствующим образом подготовиться.
— Вот, блин! — расстроился Ринго. — Хотел выпить по-быстрому, а попал на какую-то чайную церемонию. Только с водкой вместо чая!
— Да ничего сложного тут нет. Я научу! — вдохновленно сказал Шура, предвкушая. — Закуска нужна. Водку без закуски не пьют.
Он открыл холодильник и начал шарить по полкам. Ну, что вам сказать? Это был очень большой и очень наполненный холодильник. Но он был английским. То есть, он был, наверное, японским, но принадлежал всё же англичанину. Так что времени на поиски нужных ингредиентов у Шуры ушло много. В конце концов он нашёл почти всё, что требовалось, но, конечно, не того качества.
Хлеб был ржаной, но в нём почему-то попадался изюм. Вместо бочковых огурцов нашлись сладковатые маринованные корнишоны. Вместо кильки родного пряного посола — норвежская сельдь, правда, уже почищенная и нарезанная. Грибочков не оказалось совсем, если не считать свежих шампиньонов. Чеснок Шура с большим трудом обнаружил в морозилке. Сало заменил беконом (что называется, за неимением гербовой пишут на простой!), плавленый сырок "Городской" — сыром бри, стаканы — маленькими рюмочками. В общем, минут через двадцать они с героическим барабанщиком уже сидели за столом. Шура привычно наполнил рюмки и после краткого предполётного инструктажа ("выдохнул — выпил — закусил — вдохнул") поднял рюмку.
— Ну, со свиданьицем!..
Они выпили. Далее последовал краткий этюд на тему "Расцвет немого кинематографа", во время которого Шура с интересом наблюдал за барабанщиком. Ринго делал всё, как его только что научил Шурочка — выдохнул, выпил, закусил, вдохнул. Но глаза! Боже мой, какие выразительные были у него глаза! Гений немого кино, "комик без улыбки" Бастер Китон выломал бы себе все пальцы, с бессильной завистью глядя на ту эволюцию чувств, которую они выражали! Боль — испуг — отчаяние — смерть от удушья — удивление — абсолютное счастье! И всё это — за какие-то несколько секунд.
— Superb!.. It’s... just... superb! — бормотал Ринго, жуя приготовленный Шурой сэндвич (чёрный хлеб, селёдочка, лучок, сыр и сверху — чуть-чуть горчицы), который он в порыве чувств засунул в рот целиком. — Теперь только водку! И ничего, кроме водки!
А Шура сидел и по-отечески улыбался. Приятно, что ни говори, научить человека чему-то жизненно важному!
— Ну что, по второй? — спросил он, дав отдышаться своему звёздному собутыльнику.
— Давай! — легко согласился тот...
В общем, бутылку они уговорили. Но без фанатизма. Шура, например, даже лёгкого опьянения не почувствовал. Так, сидели, выпивали, беседовали. Шурочка не следил за нитью разговора. Впервые за долгое время он просто расслабился. Он ничего не хотел, от него никто и ничего не требовал. Рядом сидел и пил водку человек, который был ему очень симпатичен. И всё это — под музыку, которую он знал и любил с детства.
"Эх, Тамарку бы сюда!" — расслабленно подумал Шура, но тут же вспомнил, где он находится и прислушался к тому, что говорил Ринго.
— ... Я их всегда мирил. Не знаю, чего им не хватало! Всё у нас было — известность, слава, деньги... Девчонки проходу не давали. Гастроли, студия, семьи... Так они ещё и ругаться успевали! Они поругаются, а я потом их мири! Так всё время было, — Старр крутил в руке пустую рюмку и грустно смотрел на Шуру. — Не знаю... Я думал, ну повезло, выбились в люди, имеем всё, что только пожелать можно. Надо же уметь быть благодарными. А иначе свинство какое-то получается.
— А как это — быть благодарными? — спросил Шура. — Нет, правда, нельзя же выйти на улицу и начать всех благодарить...
— Нельзя, — согласился Ринго. — И незачем. Незачем всех благодарить.
— А кого благодарить?
— Того, кто тебе всё это дал.
— Морфея, что ли? Человека с Отрезанной Бородой?
— А его-то за что?
— Ну как... Он же вам...
— Ничего он нам! Это мы ему! Точнее, Джон с Полом. Один его придумал, а другой сюда, в Пепперлэнд притащил неизвестно зачем!
— Так кого же тогда?
— Бога, Шурочка, Бога.
— ... А как? — меньше всего Шура ожидал услышать это от Ринго Старра и теперь отчаянно пытался примирить в своём сознании такие, как ему казалось, взаимоисключающие вещи как Бог и Пепперлэнд.
— Как? — переспросил Ринго. — Для начала — жить в мире со всеми. Я это всегда старался делать, но как-то неосознанно, рефлекторно. Мне всегда было физически больно, если рядом кто-то ссорился. Поэтому и бросался всех мирить. А потом, когда столько всего произошло — и распад "Битлз", и гибель Джона, да много чего в моей жизни было... Тогда уже начал над всем этим размышлять.
— Странно... Битлз и Бог. Леннон же говорил, что Битлз популярнее Христа.
— Да это он прихвастнул ради красного словца! А так он в Бога верил. Просто по-своему. Только никому это не было интересно. А вообще, его слова стали первым кирпичиком в стене, за которой мы попытались спрятаться от Бога. Не вышло... — Старр вздохнул.
Шура ясно понял, что получил от Ринго всё, за чем приходил к нему. Он ещё не мог выразить это словами, но внутри у него появилось сладкое чувство обладания, как бывало в детстве, когда просыпался утром после дня рождения и в голове, ещё полной ярких мальчишечьих снов, уже жило это чувство, и надо было вспомнить, кто и что подарил, и было так здорово!..
— Мне пора, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
— На посошок? — с готовностью предложил Ринго.
— Быстро учишься! — засмеялся Шура.
— Так хорошему всегда быстро учатся! И никогда не забывают! — весело сказал Старр, разливая остатки водки по рюмкам.
Они чокнулись и хором выпили.
— Пошли, провожу, — предложил Ринго.
— Знаешь, — очень серьёзно сказал Шура, — ты здесь единственный, от которого мне так не хочется уходить.
— А ты — единственный, с кем мне не хочется прощаться, — так же серьёзно ответил Ринго.
Глава 38
MAGICAL MISTERY TOUR — VII
Выстрел прозвучал в тот самый момент, когда Шура выходил из двери. Щёку слегка обожгло-то ли пуля царапнула, то ли просто очень близко пролетела. Зная по опыту, что произойдёт вслед за выстрелом, Доктор прыгнул и в прыжке обернулся. Двери уже не было.— Куда торопимся? — спросил он у Сержанта.
— Ты за собой целую кучу эмоций притащил, — объяснил Сержант. — И своих и его. Хочешь неприятностей?
— Да не очень, — хмыкнул Шура. — По-моему, их у меня и так в достатке.
— Вот-вот! Морфея вы, конечно, усыпили, но не ровен час, проснётся. Тогда беды не оберёшься. Он ведь жуть какой ревнивый.
— Вот только его ревности мне сейчас и не хватает! А что же делать?
— Надо подумать. Был бы ты математиком, я бы тебя попросил доказать какую-нибудь теорему. Пространно так, с пояснениями.
— Поясни, — попросил Шура, усаживаясь за чайный столик, который никуда не делся и был даже заново сервирован. Чайник с молочником тут же засуетились в воздухе, как будто Шура нажал седалищем на какую-то кнопку.
— Он же страстями питается, — пояснил Сержант и сел напротив Шуры. — У страстей самая высокая калорийность. Его прямо прёт от этого. На глазах растёт. А в присутствии абстрактной логики или, к примеру, мелких технических подробностей хиреть начинает.
Шура задумался.
67 - Ike's Rap VII - This Time I'll Be Sweeter(38)
— А как он к естественным наукам относится? К анатомии, скажем?— Он к любым наукам плохо относится. За исключением своих, магических.
— А что, магические науки и вправду есть?
— Он говорит, что есть. Но как, скажи мне, верить человеку, который постоянно меняет внешность и врет на каждом шагу?
— Ладно. Попробуем естественные науки.
И Шура начал тоном опытного лектора излагать Сержанту методику экстирпации матки, изложенную в книге Брауде "Оперативная гинекология" и сотни раз прочитанную им во время покаянных похмельных терзаний и обещаний начать новую жизнь. И неоднократно применённую на практике. Помня слова Сержанта о Морфее, Шура старательно избегал каких бы то ни было проявлений своего врачебного опыта, и от этого речь его была гипнотически пресной.
Сержант реагировал на лекцию неоднозначно. Поначалу он слушал равнодушно, взгляд его тяжелел, плечи постепенно опускались, и дыхание становилось медленным и глубоким. Он явно боролся со сном. Но в какой-то момент всё изменилось. Пеппер подобрался, спина его выпрямилась, и в глазах появилась заинтересованность. Он достал из мундира потрёпанный блокнот, карандашик, и стал что-то записывать.
— Тебе что, интересно? — не выдержав, прервал Шура изложение темы.
— Не то, чтобы очень, — вдумчиво ответил Сержант, — Но может оказаться полезным.
— Ты собрался заняться лечением женских болезней?
— Нет, меня заинтересовала тенденция, — Пеппер отложил карандаш и хитровато посмотрел на Шуру.
Шура молчал и выжидающе смотрел на него. Пауза тянулась в лучших традициях метода Станиславского. В конце концов Сержант не выдержал и сказал:
— Понимаешь, в самых разных вещах всё же существует некое подобие. Принципы строения, развития, и так далее.
— Ты мне про эмпирический метод познания хочешь рассказать? — Шура решил блеснуть знанием философии. Ну откуда Сержанту знать, что экзамен по историческому материализму наш герой сдал, ни разу не открыв учебник, только потому, что ему попался билет о критике западных культурных течений ХХ века на примере дадаизма? Ну, от дадаизма до сюрреализма один шаг, а уж о Сальвадоре Дали Шура мог рассказать (и рассказал!) столько, что хватило бы на небольшой учебник.
— Да нет. Понимаешь, слушал я тебя, слушал, все эти слова мудреные — премедикация, неэффективность консервативной терапии, цервикальный отдел, гистерэктомия и всё прочее... Для меня это китайская грамота. А потом вдруг подумал: всё как всегда. И как везде.
68 - George Harrison - All Things Must Pass(38)
— Ты о чём это? — с подозрением спросил Шура.— Смотри. Есть какой-то процесс. Неважно, какой. И он, естественно, идёт. Движется, развивается. Допустим, сначала всё идёт по плану, так, как и ожидалось. Потом вдруг выясняется, что где-то что-то нарушилось и пошло не так. Бывает?
— Сплошь и рядом, — подтвердил Шура.
— Вот именно, сплошь и рядом, — кивнул Сержант. — И тогда у тех, кто за этим процессом наблюдает, возникает выбор — либо процесс прекратить, либо попытаться исправить неполадки и вернуть всё к запланированному развитию.
— Как это — прекратить? — запротестовал Шура. — Жалко же! Средства потрачены, усилия приложены, люди работали, работали, а ты — взять и прекратить! И потом, кто знает, вдруг всё ещё наладится.
— Правильно! — торжествующе воскликнул Пеппер. — Именно так все всегда рассуждают. И пытаются исправить. И им это иногда удаётся. Но не всегда.
— Конечно! Дураков много.
— Дело не в дураках, хотя они многое портят. Дело в самом процессе.
— А что не так? — удивился Шура.
— Ошибка может быть системной, затрагивать какие-то основополагающие моменты процесса, то есть быть изначально заложенной в саму его логику. Она может лежать в самом начале, но если изначально это просто какая-то малая погрешность, то с течением процесса она вырастает, иногда приобретает новые свойства...
— Как раковая опухоль? — перебил Доктор.
— Не знаю, тут тебе виднее, ты же у нас врач... Так вот, маленькая в начале ошибка со временем становится неустранимой. Приобретает роковую трагичность, говоря поэтически.
— Да, согласен. Логично.
— Логично и распространено. Я бы даже сказал, традиционно. Закон Мёрфи.
— Это про неприятности? — уточнил Шура.
— Да. "Anything that can go wrong will go wrong"[44], — Сержант отпил глоток из чашки. — Усилий по устранению этого дефекта тратится всё больше, они ни к чему не приводят, и наступает время, когда остаётся только один выход — прекратить процесс. Провести, так сказать, экстирпацию. Кстати, я правильно понял? Экстирпация это полное удаление?
— Да. Тотальное удаление органа, иногда с сопутствующими тканями. По-латыни, "вырывание с корнем", — мрачно подтвердил Шура. Он не любил экстирпации. Это было для него сродни импотенции или замедленной смертной казни. Причём палачом в этих случаях был он. И разговоры об отсутствии выбора и жизненных показаниях ему обычно не помогали. Не освобождали от необходимости напиться.
— Вот об этом я и говорю. А не о гинекологии, — улыбнулся Сержант. — Ладно. Надеюсь, наши прения не нарушили первоначальных планов по вытягиванию сил из нашего общего безбородого знакомого.
— Сержант... — несмело сказал Шура. — Я... может, всё же расскажешь о нём? Поподробнее.
Пеппер задумался, оценивающе посмотрел на Доктора и кивнул.
— Пожалуй, пора. Расскажу. Только говорить о нём можно долго. Так что ты задавай вопросы, а я на них буду откровенно отвечать. И постарайся не забывать об эмоциях.
— Да помню я!
— А я всё же напоминаю. Ведь это всё тебя касается напрямую. Так что держи себя в руках.
— Постараюсь, — кивнул Шура. — Для начала, он кто — просто Мальчиш-Плохиш или нечто большее?
— Гораздо большее. Он — Антагонист. Воплощенное зло, если можно так выразиться.
— Чей Антагонист?
— Маккартни. Пол — демиург, а Морфей — его противник. Он сам так решил.
— То есть, ему это для чего-то нужно — стать Антагонистом? — спросил Шура и в этот момент почувствовал, как что-то мягко толкнуло его в руку. Опустив глаза, он с удивлением увидел в руке другую трубку с гораздо более объемистой чашкой.
— Маленький подарок! Baskerville Smooth[45]! — с гордостью сказал Сержант. — Чтобы ты не отвлекался на набивание. Часа полтора курить сможешь!
— Спасибо! — обрадованно сказал Шура и тут же принялся набивать обновку табаком.
— Конечно, Морфею это нужно. Я тебе уже говорил — он стремится к власти. Для этого ему нужно устранить двоих — сначала меня, а потом Пола. Со мной проще — мы с ним оба демиурги. А Пол выше. Он здесь на положении бога. Как устранять бога? Кто это позволит? И тут на сцене появляешься ты. Будучи послушной игрушкой в руках Морфея, правишь Пепперлэндом так, как ему выгодно. Он спокойно устраняет Пола и становится серым кардиналом. Такой вот план, в общих чертах.
— Но я же не Пол! Я не создавал Пепперлэнд, я не знаю всех этих магических штучек. Да и не хочу я этого! — запротестовал Шура.
— Ты — не Пол, но очень на него похож, и внешне и, пожалуй, внутренне. А насчет магических штучек можешь не волноваться. Морфей бы тебя к ним на пушечный выстрел не подпустил, даже если бы ты в этом разбирался. У него для этого есть он сам. А насчёт твоего нежелания — он это просто в расчёт не берет. Уверен, что справится. Заставит, если надо. Думаешь, он зря за тобой столько лет наблюдал? Воспитывал, готовил... Нет, думаю, здесь его уверенность отнюдь не беспочвенна, — покачал головой Пеппер.
— Хорошо, со мной он справится. А с тобой? Ты же сам говоришь, вы с ним — явления одного порядка. Ты что, сдашься? Подчинишься ему и отдашь власть?
— Ну, со мной ему придётся повозиться, — задумчиво сказал Сержант. — Я ему без боя не сдамся. Не думаю, что он намного сильнее меня, даже если все слухи о его могуществе — правда, а я в этом сильно сомневаюсь. Тем более, что ситуация постоянно меняется, и, я думаю, не в его пользу.
— А я? Что мне делать? — спросил Шура.
— А ты уже делаешь. И совсем не то, чего он от тебя ждёт. А я тебе в этом помогаю.
— Это каким же образом мы с тобой спасаем мир?
— Говоря иносказательно, ты произносишь слово, а я ставлю точку. Кстати, не хочешь ещё что-нибудь сказать? По-моему, тебе пора в гости к Пифию. Солнце в его жилище уже восходит, — Сержант улыбнулся и начал вставать.
— Надо, значит, надо. Доставай свой...кхм...ключик, — и Шура пошёл за Пеппером к двери.
ШУРИНА АССОЦИАЦИЯ
...Вот и Харрисон пишет, что скоро грядут перемены.
Правда, всё как всегда — и зима, и мороз, в небе солнце восходит,
Продают красоту, предают, собирают налоги,
Лгут и рвут, и дают, и берут в неизменном размене...
Но ведь Харрисон пишет, что скоро грядут перемены.
Он баллады свои на ситаре ветвистом развесил.
Рёбра музыки вскрыл и запел, кожу формы отринув,
Отказавшись прикрыться канонов стеклом замутнённым.
Пишет птицами нот по белилам небес нотоносных.
Пишет светом любви, разгоняющим мрак заблуждений.
Пишет ветром надежд над полями распаханных будней.
Пишет тихо и вскользь — нам бы лишь постараться расслышать.
Нам бы только понять — в мире сем единенье возможно
Ветра с влагой, и с пламенем льда, и с механикой — сердца.
И привыкнуть к тому, что и сталь станет стоном когда-то,
И гранит оживёт... Но привыкнуть к сему невозможно,
Возможно лишь верить.
Лишь верить возможно.
Глава 39
HERE COMES THE SUN
Солнце действительно восходило. По крайней мере, оно по-утреннему било в окна. Зал, в котором оказался Шура, был скорее похож на коридор, широкий и длинный. Вход находился в одной из длинных стен. На второй стене, напротив, висели разные индийские штучки: картины и барельефы с изображениями Шивы, синекожего Кришны, мудрого и милого Ганеши и многих других. В бронзовых чашках курились сандаловые палочки. Одна из коротких стен представляла собой большую стеклянную дверь, ведущую в дикий тропический лес. В неё-то и било солнце. На крыльце резвились несколько мартышек, облачённых в потертые джинсы, но, несмотря на приоткрытую дверь, внутрь не забирались. Последней стены Шура не увидел — она была плотно занавешена тяжелыми бархатными портьерами черного или, может быть, темно-синего цвета, расшитыми огромными звёздами из бисера.Харрисон сидел прямо напротив входа на маленькой подушечке и играл на ситаре. (Ну, конечно, чем же он ещё мог заниматься, будучи Харрисоном?). Шура не удивился. Он молча прошёлся по помещению с видом потенциального квартиранта, внимательно рассмотрел изображение то ли Сансары, то ли ацтекского календаря, обернулся к противоположной стене — и с удивлением увидел на ней небольшой православный иконостас с древними иконами, подсвеченными горящими перед ними лампадами.
69 - Here Comes The Sun(39)
— О как! — с удивлением сказал Шура. — О чём сия песня?— Какая песня? — спросил Харрисон, не отрывая глаз от ситара.
— Да я вот об этой эклектике, — Шура широким жестом обвёл пространство.
— Это не эклектика, — грустно сказал Джордж. — Это Бог. Во всём Его многообразии.
У него был странный голос — дрожащий и глуховатый, как будто он был чем-то сильно напуган. Или расстроен.
— Ты, вообще, кто? — спросил он, посмотрев на Шуру пристально, как смотрят маленькие дети и миопы. — Подожди, я сам скажу.
— Да мне не трудно, я могу представиться... — начал было Шура, но Харрисон, закрыв глаза, жестом велел ему замолчать.
Он вдохнул поглубже, затянул длинное "Омммммм..." и сидел так, раскачиваясь, некоторое время. Потом открыл глаза и спросил:
— Ты ведь не хочешь быть Полом?
— Нет, — отрицательно покачал головой Доктор. — не хочу. Ни в какой его ипостаси.
— Ну вот. — монотонно заговорил Джордж. — Меня обвиняешь в эклектике, а сам используешь раннехристианские термины, глядя с вожделением на сиськи Субхадры[46].
— И ничего не с вожделением! — возмутился Шура. — Я этих сисек на работе насмотрелся! Да ещё и получше!
70 - Raga Kedara(39)
— Вот видишь... — так же монотонно продолжал Джордж, — тебя это задело, значит я прав. К тому же как ещё может смотреть на женщину нормальный молодой мужчина? Только с вожделением... Опять я прав. От Внутреннего Света ничего не скроешь...Он отложил ситар и поднялся с пола.
— Значит, Полом быть ты не хочешь... А чего же ты хочешь?
— Да я уже и не знаю... — смутился Шура. — Как-то всё перепуталось, перемешалось... Я вообще, если честно, себя не совсем осознаю. Такое ощущение, что сплю. Вроде бы и к Тамарке хочется, и к Михе с Аликом, но как-то не очень сильно, как будто что-то мешает. Тут ещё Морфей... С ним, похоже, придётся разбираться...
Харрисон быстро прижал палец к губам, делая Шуре знак молчать. Неслышно ступая, подошёл к полке, на которой стоял магнитофон, и включил его. Комнату заполнили звуки ситара.
— Так лучше, — прошептал Джордж. — Пусть Зло поспит.
Он уселся на низенький диванчик и жестом указал Шуре на место рядом с собой.
— Ты всё очень хорошо описал.
— Что? Я, по-моему, ничего не описывал. Только начал...
— Этого уже достаточно. Ты описал самую суть. Сутта.
— Как-как? — это слово точно было Шуре незнакомо.
— Брахмаджала сутта. Древний трактат о сети совершенства.
Харрисон промолчал немного и заговорил.
— "...Тогда, монахи, то существо, которое первым родилось вновь, говорит себе так: "Я — Брахма, великий Брахма, победоносный, непобедимый, всевидящий, всесильный, владыка, творец, созидатель, наилучший устроитель, повелитель, отец бывшего и будущего! Мною сотворены эти существа. В чем же причина?..."
— Ты что, наизусть выучил? — удивился Шура.
— Нет. Просто я это сейчас читал. Смотрел на свиток и читал.
— На какой свиток? Где?
— Все тексты есть в особом слое мира...
— Пепперлэнда? — перебил Шура.
— Нет, — поморщился Джордж, — не Пепперлэнда. Мира вообще. Большого Мира. Пепперлэнд — это так, аппендикс. Слепой отросток. Ты как врач должен понимать.
— Ну, хорошо. Они там хранятся. Как ты до них добираешься?
— Я же Пифий! — с грустью сказал Харрисон. — У меня есть свои особые преференции. Правда, обязанностей больше... Да и преференции для того, чтобы проще справляться с работой.
— Похоже, ты не очень радуешься своему положению.
— Я не радуюсь и не горюю. Просто выполняю свою работу.
— Какую работу?
— Пророчествую. Вещаю. Истолковываю.
— А музыку продолжаешь писать?
— Музыку пишет Бог! — строго произнес Харрисон. — И неважно, кем она сыграна.
— То есть, ты хочешь сказать, что, к примеру, "Here comes the sun" писал не ты?
— Я просто её сыграл. Услышал утром в саду у Пола, она мне понравилась, и я её сыграл. — Джордж нежно погладил гитару по лакированному гладкому боку. — И "Come together", "Yesterday", "Octopus’s Garden", да что там! Сороковая симфония Моцарта, фуги и мессы Баха, шедевры Генделя и Рахманинова, раги Рави Шанкара — все они услышаны и сыграны, но не сочинены теми, кого считают их авторами.
Шура был потрясён. Он никогда об этом не думал, не догадывался, никогда не смотрел на вещи под таким углом зрения.
— И что, это во всём и у всех так? Я имею в виду, у поэтов, художников...
— Не знаю. Не думаю. Во всяком случае, не Бог придумывает картинки в стиле pin-up, рекламные слоганы и похабные песенки. Это всегда люди делают сами. Но ты ведь пришёл ко мне, чтобы поговорить не о музыке? Не только о ней?
— Да, — сказал Шура. — Сержант Пеппер говорил мне, что к тебе нужно идти за советом, когда все остальные способы уже опробованы и не принесли результата. Я не знаю точно, но по-моему, я уже прошёл всё. Или почти всё. И я по-прежнему не знаю, что мне делать и куда направляться. Что меня ждёт?
— Этот вопрос не для Пепперлэнда, — улыбнулся Джордж. — Не для места, где времени нет. Хотя, если быть до конца честным, нужно сказать, что оно здесь есть, но несколько в ином качестве, чем на Земле.
— С этого места поподробнее. — попросил Шурочка.
— На Земле время как бы одномерно, оно просто течёт вперёд — и всё. Правильно?
— Правильно. А здесь?
— А здесь существует пять измерений времени, плюс ещё несколько локальных временных аномалий. Они на весь Пепперлэнд не влияют, но они есть.
— Стоп, стоп, стоп! — замахал Шура руками. — Не надо про локальные аномалии, а то я совсем запутаюсь. Я и с пятью основными измерениями разобраться не могу.
— А тебе оно и не надо. Ты же не хочешь Полом быть. Тебе просто достаточно знать, что существует пять измерений времени в трёх потоках, они взаимодействуют между собой, и, зная некоторые особенности этого взаимодействия, временем можно управлять. Если подходить совсем утилитарно, то и знание этих особенностей не обязательно. Достаточно выучить несколько простых методик, и этого тебе хватит на все твои бытовые нужды.
— И что я смогу тогда делать? — живо заинтересовался Шурочка.
— Да всё, что хочешь. Ты вот спрашивал, что тебя ждёт. Идём, покажу. А ты смотри и размышляй. С учётом того, что я тебе сейчас сказал.
С этими словами Джордж встал с дивана и подошёл к скрытой за портьерами стене. Шура последовал за ним.
Джордж широким жестом распахнул занавески. Стена состояла из телевизоров. Сколько их было, Шура считать не стал — не до того было. Потому что на всех этих телеэкранах был он. Но картинки на всех экранах были разные.
Вот Шурочка за столом в Михиной квартире, рядом с ним все члены "Клуба Одиноких Сердец", Тамарка, ещё какие-то девицы. Шура, слегка постаревший и сильно пьяный, говорит тост, все смеются, а Тамарка смотрит на него с явным неудовольствием.
Вот Шура, уже поседевший и погрузневший, в операционной, что-то резко говорит своим ассистентам, они же смотрят на него с обожанием.
Вот он лежит неподвижно в прихожей Мишкиной квартиры, глаза его невидяще смотрят в потолок, не щурясь от света электрической лампочки, и белая телефонная трубка качается вверх-вниз по стене на витом чёрном шнуре.
Вот они с Тамаркой лежат на белых простынях в красной от рекламных огней спальне, сжимая друг друга в объятиях, потом она вскакивает и бежит в соседнюю комнату, на ходу накидывая на себя халат, а он, Шура, приподнимается на локте и тревожно вслушивается. Но на лице у него написано счастье.
Вот он на Пикадилли, рядом с ним Тамарка, одетая во что-то неприлично шикарное, вокруг суетятся люди, чёрные застарелые лондонские такси спорят за место с двухэтажными автобусами, а на выгнутой по фасаду светящейся панели горят оранжевые буквы "UdarNicki!!! We have the Beatles again!!!". Они подходят к кинотеатру "Одеон", к Шуре кидается толпа девчонок, некоторые из них на ходу пытаются вцепиться Тамарке в волосы, он с трудом оттаскивает их, параллельно левой рукой вычерчивая какие-то каракули на подставленных блокнотах и дисках, ему на помощь спешат несколько полицейских, а из окна на втором этаже за всем этим с улыбкой наблюдают Алик и Миха. Пол виден в другом окне, и он не улыбается...
— Что это? — спросил Шура у Джорджа.
— Это всё — твоё будущее. Разные варианты.
— А почему звук выключен?
— Его нет, — объяснил Харрисон. — Ты же ещё ничего не сказал. И не спел.
— И не сыграл. — закончил за него Шура.
— Ты даже ещё не услышал то, что тебе нужно сыграть. И, скажу тебе честно, в свете надвигающихся событий, у тебя есть все шансы этого не услышать.
— Не нагнетай! — поморщился Шура. — Вернёмся к Пепперлэнду. Значит, есть пять измерений времени...
— Не упирайся ты в эти пять измерений! — можно было сказать, что Джордж произнес эту фразу очень эмоционально. — Это всего лишь техническая подробность. Она не очень-то и важна в данном контексте.
— А что важно?
— Важно то, о чем вы говорили с Ринго. Любовь и благодарность. Это — основа, базис! Апостол Павел писал: "Всегда молитесь, за всё благодарите", — Харрисон закрыл глаза.
— При чем здесь молитва? — не отставал Шура.
— А молиться без любви нельзя, — пожал плечами Джордж. — Любовь — это язык, на котором Бог с нами общается.
— Так мне что, Бога благодарить, за то, что в моей жизни Морфей Морфеич появился? Появился и нагадил!
— Да. Причём, за это — прежде всего. Зло не знало, что оно станет таким. Об этом говорится в Брахмаджалла сутте.
— Это с чего бы? — вскинулся Шура. — Меня всего лишили — и Тамарки, и друзей, и работы любимой, и жизни...
Внезапно Шура осекся. Он вдруг понял, что последние слова — это, вполне возможно, совсем не оборот речи.
— Да, Шура, и жизни... — тихо сказал Джордж. И после паузы добавил. — По крайней мере той, прошлой жизни. И это — благодаря Морфею.
Шура потрясенно молчал. А как бы вы вели себя на его месте?... Вот то-то и оно! Хорошенькое дело — живёшь, живёшь, копошишься там себе чего-то, и тут вдруг — хлоп! Ваши не пляшут! Ты, брат, покойник!
— Спокойно! — веско сказал Джордж Харрисон. Голос его перестал дрожать, в интонации звучала сила. — Без истерик. Ты в Пепперлэнде. А здесь существует временнáя вариативность.
— Что? — Шура с трудом отвлёкся от своих переживаний.
— Много вариантов развития событий.
— Какие могут быть варианты, если я уже труп? — чуть было не закричал Шура, но по привычке понизил голос.
— Для трупа ты слишком эмоционален. Так что прекращай кокетничать.
— А что же мне делать? — спросил Шура, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным и унять дрожь в голосе.
— Вот это — мужской вопрос. Достойный, — Харрисон чуть улыбнулся. — Я точно не знаю, что тебе делать, но во всяком случае, уверен, что если здесь победит Морфей, ты обязательно станешь трупом. А вот если он проиграет — у тебя появится шанс. Так что иди и делай.
— Что?..
— Всё, чтобы он проиграл.