7. КОЗЕЛОК
Сделав глоток кофе, Яр закрыл глаза. Он летел по тоннелю. Тоннелем была Вселенная. Тоннель жил звёздами, туманностями, галактиками и музыкой. Она пульсировала, недовольно ворчала и местами вскрикивала. В ней было нечто тревожное и одновременно умиротворенное. "Айвз!" — понял Яр и сразу же задал Неотвеченный Вопрос. Краем глаза он увидел, как гаснут фонари на Аллеях Центрального парка, но в деталях разглядеть тьму не успел. "Это ответ!" — дошло до Яра.
"Дальше!" — шепнула ему музыка, и он помчался ввысь и вширь по бороде великого страхового агента, прорисованной скоплениями космического газа, цепляясь за 1926 и 1940 фалдами концертного фрака, одолженного им у солиста Divine Comedy, закручиваясь риффами Prodigy и сольными штучками Фриппа, но не отвлекаясь на барокко с его унылой заданностью и мазохистскими самоограничениями. Пять сверкающих струн, неизвестно кем и когда натянутых, расчертили пространство, придавая ему пусть непонятную и непознаваемую, но упорядоченность.
71 - HAPPY55 - Warm Things - 04 MKRKSMS(Yar)
Он летел сквозь, вдыхал, обходясь без выдохов, совокуплялся со звёздами, проникая в них мыслью и без сожаления оставляя их. Звёзды провожали его светлыми и чистыми слезами, ледяными искорками застывавшими на сиянии нотного стана.Айвз догонял его, оборачиваясь Стравинским и прячась за поздним King Crimson и ранним сид-барретовским Pink Floyd, но Яр ускользал, рассыпаясь яркими восьмерками и котофеевскими лукавыми улыбками, рассеивался мириадами рифм и неожиданными разрешениями аккордов. Так они играли в эти вселенские салочки, и веселье пронизывало их до-мажорным аккордом длиною в жизнь, которая теперь у Яра была бесконечной. Об этом сообщил ему Чарльз на одном из плоских витков третьей степени странности.
Яр летел и летел, постепенно становясь словами "это — самая постоянная переменная", и плоский двухмерный постовой, напоминающий бесформенную амебу мышиного цвета тщетно махал фаллической зеброй, то ли пытаясь привлечь к себе внимание, то ли тщетно взывая к гражданской совести участника дорожного движения.
Тени прошлого постоянно кружились вокруг, но нисколько не волновали Яра, лишь одна точка, кроваво-красная, испещрённая какими-то золотистыми царапинками, мешала ему. Она болела и нарывала, как фурункул, наполненный светом и любовью, она не давала ему выйти за пределы скорости света, ведь он боялся, что тогда не сможет её разглядеть, она уйдёт, сольётся с остальной Вселенной, а её так много, как уж тут что-либо разглядеть!
Но это не могло длиться долго, всякая тема требует развития, "а" не может долго прожить без пришествия "б", и нужно было на что-то решаться — продолжать набирать скорость или наоборот, замедлиться. Айвз хохотал валторнами филармонического оркестра Цинциннати и брал Яра "на слабо". Земляничка с фургона (а это, конечно, была она!) успокаивала его, ласкала и приглашала остаться.
Мимо пролетела Стеклянная Луковица, в складках которой привиделись Яру Никита и Саша, Люба и Марфа с маленькой обезьянкой, белый картонный квадрат и клавиши "Kurzweil". Отдельной строкой между луковичных слоёв чернела проба электричества. По поверхности Луковицы бегал, подпрыгивая, Никола Тесла. Эта сволочь, Томас Альба Эдисон, и тут занял его место, теперь великого волновика не пускали и в этот мир. Устрицы, уютно устроившись на морском берегу, любовались земляничными полянами, и Плотнику с Моржом было голодно — ведь земляничный сок делает мясо устриц несъедобным. Но оставался кофе — и Яру даже показалось, что он чувствует этот неповторимый аромат, правда, в этот раз, с пикантной луковой ноткой.
На площадку вышел оркестр сержанта Пеппера в ярких шелковых мундирах. Музыканты стали полукругом вокруг белого картонного квадрата. Сержант взмахнул руками. Золотая ртуть оркестра проникла в грудь, как в тесто. Сверкающий в лучах невидимого светила знак бесконечности превратился в сиротские круглые очки Джона Леннона, и знакомый задорный голос запел:
I told you ’bout the Strawberry Fields,Нужно оставаться, понял Яр, и земляничка благодарно разделилась на четыре части, которые тут же протянули друг к другу руки, соединившись в крест. Зазвучала Любовь, крест, от которого пахло мамой и Марфой, устроился на его груди.
You know the place where nothing is real,
Well, here’s another place you can go
Where ev’rything flows,
Looking through the bent backed tulips
To see how the other half live,
Looking through the glass onion.[47]
Стеклянная Луковица осталась далеко позади, только слышался в пространстве голос Леннона, певшего песню про Джулию. Яр летел, машинально транспонируя музыку в другую тональность, складывая аккорды в особое место своей души и сразу же забывая о них. Космическая Радуга мешала ему сосредоточиться, он торопился домой. Правда, он не знал, где находится дом, но это незнание его не тревожило. Он точно знал, что скоро будет дома.
И уже подлетая, он вдруг понял всё, что видел. И это понимание сплелось в его сознании в единое целое, в удивительно красивую мелодию, в песню, которую он ещё не написал. Не написал, но обязательно напишет.
Глава 40
MAGICAL MISTERY TOUR — VIII
Сержант сидел в кресле, положив ногу на ногу, и старательно целился в дверь, из которой вышел Шура. Выглядел он прямо-таки гламурно — на вычищенном мундире ни единой складочки, усы тщательно расчесаны и напомажены, фуражка сидит ровно и симметрично. Револьвер сиял основательно и празднично. Блик от мушки попал Шуре в глаза, он зажмурился и постарался быстрее усесться за столик.— С возвращением! — добродушно пророкотал Сержант.
— Спасибо, — ответил Шура. — Подожди немного, не стреляй. Жалко...
— О чем жалеешь? — поинтересовался Пеппер, не опуская револьвера. — О чем печалишься?
— Не могу отделаться от ощущения, что сейчас произойдёт убийство.
— Нельзя убить того, кто уже умер! — заявил Сержант и нажал на курок.
— Как это умер? — спросил Шура, глядя на тающую в воздухе дверь, за которой он только что общался с Джорджем.
— А так. Ты же слышал о временнóй вариативности. Так вот, могу тебе сообщить, что в одном из вариантов пространственно-временного континуума Джордж Харрисон скончался в Лос-Анджелесе 29 ноября 2001 года от рака мозга.
— Так сейчас только 90-й!
— Где? Здесь? Здесь, дорогой мой, времени нет, я уже устал тебе это повторять! — усмехнулся Пеппер.
Шура замолчал обиженно. Он ведь, как вы знаете, не любил выглядеть глупо, а тут как раз так и получалось. Он оглядел коридор. Тот как-то непонятно изменился — прямые и строгие ранее поверхности стен, потолка и пола приобрели некую женственную плавность и округлость. То есть, можно было смело сказать, что Шура с Сержантом находятся внутри гигантского яйца, широкий конец которого терялся в каком-то тумане, а в центре узкого была приоткрытая дверь ленноновской комнаты. Единственная оставшаяся в коридоре дверь.
— А что здесь, собственно, произошло? — обернулся он к Пепперу.
— Здесь всё в рамках физических законов. Исчезают контрфорсы, изменяется поверхностное натяжение — локация стремится к своей естественной форме. — пояснил Сержант.
— Значит, ab ovo[48]? Круговорот Пепперлэндов в природе? — с сарказмом поинтересовался Шурочка.
— А это не мне решать, — серьёзным тоном сказал Пеппер.
— Контрфорсы — это комнаты?
— Да, слои.
72 - Deodato - Also Sprach Zarathustra(40)
— То есть, вот эта семислойная луковица...— Уже не семислойная! — раздался гневный голос из широкого конца коридора.
Шура и Сержант обернулись на звук голоса. Пеппер — с чувством собственного достоинства, а Шура — с замиранием сердца. Потому что почувствовал, что вечер действительно становится томным. Пора, как говорится, переходить от теории к практике.
Из тумана грозно и величественно выходил Морфей Морфеич. Брови его были грозно нахмурены, глаза метали молнии. Лицо было искажено яростью. От симпатичного брутального бармена Алекса остались только усы. Полы шелкового халата развевались, из-под них пикантно выглядывали кривые волосатые ноги, правда, всё ещё в чёрных чулках.
— Уже не семислойная! — повторил Морфей, подходя вплотную к Шуре. — Остался только один слой. И всё это — результат твоих гнусных проделок.
— Не только моих... — вяло попытался оправдаться напуганный (Да! Напуганный! А вы бы на его месте не испугались?) Шурочка.
— Твоих! И только твоих! Этот... — Морфей, не отводя взгляда от Шуры, кивнул в сторону Сержанта, — без тебя ничего бы не сделал! Эх, Шура, Шурочка, что же ты наделал!
Шуре вдруг стало весело.
— Мужик, ты чё сделал-то, а? — заговорил он родным сердцу каждого советского зрителя говорком Никиты Михалкова. — Я ж те дыни велел стеречь, а ты?...
— Кино, значит, любишь? — с угрозой протянул Морфей. — Эльдара, значит, Рязанова? Ну, я тебе сейчас устрою... удлинённый сеанс...
Он что-то быстро-быстро зашептал, потом поплевал в разные стороны и щёлкнул пальцами. Ничего не произошло. Он щёлкнул пальцами громче — опять ничего! Тогда Морфей грязно выругался и изо всех сил хлопнул в ладоши. И опять ничего!
— Долгие и продолжительные аплодисменты! — с усмешкой произнес Сержант и похлопал в ладоши. — Ты забыл, Морфей, здесь он под моей защитой.
Морфей Морфеич ошарашенно посмотрел на Пеппера, перевёл взгляд на Шуру и злобно оскалился.
— Под твоей защитой? Тоже мне, защитничек! Тебя-то кто защитит? Один ведь остался! Никого рядом с тобой нет!
— Как это никого? — обиделся Шура. — А я?
— Ты? Ты даже меньше, чем никто! Ты — кукла! Я-то знаю, ведь это благодаря мне ты здесь, — махнул рукой Человек с Отрезанной Бородой, как бы давая Шуре понять, что тот для него — фигура совершенно незначительная.
Он своего добился — Шура понял. И это его проняло. Доктора объял праведный гнев.
— Благодаря тебе? — угрожающе спросил он. — Тебя, значит, мне нужно благодарить? Благодетель нашёлся!
— А кого же ещё? — с почти искренним удивлением ответил Морфей. — Это ведь я...
— Бога! — с надрывом выкрикнул Шура, вспомнив всех, кто был ему дорог долгое время, и тех, кто стал дорог сейчас — Тамарку, Миху, Алика, и Ринго, и Джорджа, и конечно, Сержанта Пеппера.
— Бо-о-о-га?... — нараспев проговорил Морфей. — А давно ли ты, комсомолец, в Бога стал верить? А не ты ли в институте гордился пятеркой по научному коммунизму? Ты же даже ни одной молитвы не знаешь! Бога! Не сметь!!! — вдруг завизжал он, начиная меняться в размерах.
Зрелище было впечатляющим. Морфей Морфеич рос, и рос, и рос. Дыхание его стало шумным, сердечный ритм заставлял всё вокруг вибрировать, из ноздрей начали вырываться клубы дыма вперемежку с язычками голубоватого пламени.
— Ну, хватит уже зажигалку из себя изображать! — истерично крикнул Шура.
— Зажигалку?! Я зажгу! Я ТАК СЕЙЧАС ЗАЖГУ!!! — прогремел в ответ Морфей.
Голова его уже уперлась в потолок и, наверное, проломила бы его, но потолок оказался эластичным, он пружинил, однако сохранял целостность, обтягивая голову Человека с Отрезанной Бородой, отчего брови его наползали на глаза, а он безуспешно пытался их приподнять.
— Держи! — вдруг крикнул Морфей и швырнул в Сержанта файербол.
Пеппер, не ожидавший этого, не успел увернуться. Файербол с громким хлопком разорвался, и Сержант, вскрикнув, упал.
— Под моей защитой! — захохотал Морфей. — Вот тебе и вся защита!
Удивительно, но он всё продолжал расти. Стены и потолок уже начинали обтягивать монструозное тело, и Шура понял, что через несколько мгновений Морфей просто раздавит его, прижав к себе, всей своей чудовищной массой.
Он вдруг с каким-то отстранённым спокойствием понял, что действительно не знает ни одной молитвы, а значит, с Богом поговорить не удастся, а из этого следует, что скоро настанет самый настоящий конец. Он станет трупом.
И в этот момент на ногах Морфея лопнули чулки. До этого они себя никак не проявляли, одежда — и одежда, но и у шедевров итальянской лёгкой промышленности есть, как оказалось, свой предел.
— Вот бы Тамарка расстроилась! — подумал Шура, отрешенно наблюдая за медленно расправлявшиеся волосками на морфеевых ляжках, — Чулки-то отличные!
Он вдруг отчетливо вспомнил Тамарку, её лицо, фигуру, точёные ноги, её голос, аромат её духов и запах волос. Любимая женщина как бы встала перед ним...
Нет! Не как бы! Шура вдруг понял, что Тамарка действительно здесь, живая, горячая и страстная.
А Тамарка встала перед Морфеем, заслоняя собой своего мужчину и, глядя на него в упор, звонким голосом, нараспев, начала:
— Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твоё!..
Морфей Морфеич, сначала смотревший на неё с неким брезгливым недоумением, вдруг начал как-то съёживаться и бледнеть. С каждым словом молитвы он становился всё меньше и меньше, прозрачнее и прозрачнее...
— Аминь! — выкрикнула Тамарка.
С тихим хлопком Морфей исчез, оставив после себя лишь облачко чёрного дыма и резкий запах кошачьего дерьма.
— Я вспомнила, вспомнила! — воскликнула Тамарка, поворачивая к Шуре сияющее лицо, и вдруг тоже исчезла.
В коридоре стало темно. Только через приоткрытую дверь комнаты Джона пробивалась полоска света. Шура стоял и смотрел. Но видел только Тамарку...
— Мама, шо то было? — спросил подошедший сзади Сержант голосом торговки с одесского Привоза. Он слабо взмахнул рукой, и в коридоре появился неяркий приглушённый свет.
— Бог... Молитва... Тамарка... — Шура никак не мог связать слова в какую-нибудь мало-мальски приличную фразу.
— А Морфей?
— Пшик... — Шура щёлкнул пальцами.
— Выпей, — Пеппер протянул Шуре фляжку.
— Нет... Не хочу...
— Пей! — жёстко сказал Сержант. — Тебе нужно успокоиться.
Шура послушно взял фляжку и выпил. Там был чай с молоком. После пары глотков Доктор пришёл в себя.
— Ну что, ab ovo? — спросил он у Пеппера.
— Не знаю, — покачал тот головой. — Рано знать. Осталось ещё одно.
Шура посмотрел на приоткрытую дверь, и в груди его что-то смутно заныло.
— А Джон там? — спросил он.
— Нет. Джон ушёл. Он больше не играет на перекрёстке. Благодаря тебе. Но рояль ещё там. Иди, Шурочка, иди, не тяни время, его и так нет. Особенно здесь, — и Сержант улыбнулся. Так, как обычно улыбаются на прощание.
"Зачем мне рояль? Я всё равно играть не умею" — хотел сказать Шура, но вдруг осознал, что это не так, кивнул и медленно двинулся к двери. Он не оглядывался. А Сержант извлёк из кобуры свой револьвер и крутанул барабан. Он был почти пуст, лишь в одной каморе сидел патрон. Последний патрон.
— Без промашек и без осечек! — шёпотом приказал себе Пеппер.
Глава 41
THE END
Шура вошёл в пропахшую крепким сигарным табаком комнату и огляделся. Комната была пуста, но что-то делало её жилой-то ли очки Джона в круглой латунной оправе, простые дешевые очки, купленные в недорогой аптеке, то ли разбросанные повсюду пустые баночки из-под йогурта. А может быть, табла, стоявшая в углу и издали похожая на какого-то персонажа Маппет-шоу. Или фотография Пола, висевшая на стене и смотревшая на Шуру наивными глазами.73 - A Day In The Life(41)
Доктор сел за рояль. Крышка была открыта — Джон не отличался аккуратностью. Шуре показалось, что рояль тихо вздохнул и потянулся к нему всеми своими клавишами как женщина, истосковавшаяся по мужской ласке. Он посидел немного, вслушиваясь и собираясь с духом, и взял первый аккорд. Музыка ожила. Сначала это была Половская "Let it be", потом музыка повлекла Шуру за собой, куда-то вверх и в сторону. Музыка стала его мыслями, его желаниями и чувствами. Он просто следовал за ней...74 - Shine On You Crazy Diamond, Pts(41)
МЕРА НАМЕРЕНИЯ(ШУРИНА АССОЦИАЦИЯ)
Сочиню-ка я нынче классику,Сержант Пеппер стоял в дверном проёме и внимательно слушал. Ему очень нравилось то, что звучало сейчас в Пепперлэнде. Он смотрел на Шуру тёплым, по-отечески ласковым взглядом и кивал в такт музыке. Шура не видел его, он был поглощён музыкой...
Совершенную, гениальную,
Ощутив под руками пластику
Трансцендентного, шедеврального.
Напишу-ка я нынче песенку,
Ту, где звуки аминокислотами
Сочетаясь как в ДНК-лесенке,
Повлекут нас спиралью к высотам.
Высеку-ка я нынче статую
Идеальной, любимой женщины,
Соблазнительную и статную, —
Страсть, в граните увековеченную.
Поброжу-ка я нынче по времени, —
Ленте Мёбиуса замкнувшейся.
То, что было — не будет по-прежнему,
То, что не было — не разрушится.
Вздохи памяти не помешают мне
В тишине уловить гармонию,
И в сполохах необычайного
Я увижу привычного корни.
Только пусть тишина сопутствует,
И сомнения, и одиночество,
Этим актам творения грустного,
Неизбежного, как пророчество.
Не подслушивать и не подглядывать!
Понимаю, прошу невозможного.
Только вряд ли смогу под взглядами
Заменить настоящим ложное.
Цепкой лапкой глагола Recipe,
Пятистопного ямба кружевом,
Я пополню свою коллекцию
Блоком с Пушкиным, няней с кружкою.
И в размеренности намерений,
Мир измерив меноры номером,
В превосходство впервые поверю я
Содержания перед формою.
Сочиню-ка я нынче классику
Напишу-ка я нынче песенку
Высеку-ка я нынче статую
Поброжу-ка я нынче по времени
— Ну что ж, займёмся баллистикой. — сказал себе Сержант.
Он повернулся к двери левым боком, сделал несколько шажков взад-вперёд, косясь на Шуру и, видимо найдя нужную точку, замер. Его профиль, резко освещённый ослепительно белым светом, был похож на реверс старинной серебряной монеты. От императорского он отличался только закрытыми глазами.
Сержант Пеппер достал из кобуры револьвер, в последний раз покосился на Шуру и поднёс его к правому виску. Холодный ствол обжигал кожу, и Пеппер зябко поёжился. "Боже, милостив будь ко мне, грешному!" — прошептал Сержант и нажал на курок...
Пепперлэнда больше не было, ведь в нём не осталось дверей.
Потому что пуля прошла навылет...